Экс на миллион - Greko
Посмотрел остальные паспорта и чуть не расхохотался. Изя превратился в Айзека Блюма. А Ося — русак Изосим — в его брата Джозефа, если коротко, то в Джо. Привет, тебе, золотозубый индеец Джо иудейского исповедания!
— Что-то не так? — напрягся Медведь. — Все, как ты просил. Найнс — по-английски «девятка». Имена твоих парней, вроде, перевели правильно. Сам же написал: Изя и Ося. Подстать еврейским именам и фамилию подобрали. А то, что братьями их сделали, так это пригодится.
— Все нормально.
— Отлично!
— Разбегаемся?
— Еще задержись. Есть, о чем поговорить. Пойдем прогуляемся вдоль канала.
Отчего не порастрясти жирок от съеденного завтрака?
— Пойдем!
Мы вышли на набережную, пересекли Невский, самым краем проскочили колоннаду Казанского собора и продолжили прогулку вдоль кованой решетки Екатерининского канала.
Медведь шел твердой, уверенной походкой, не обращая внимания на городовых и редких конных полицейских. Говорил вполголоса, но в своей привычной энергичной манере. Наивно пытался завербовать меня в террор.
— Мы все в восхищении от твоей решимости, Американец. Как четко ты все спланировал в Москве! Продумал все детали. Среди нас нет специалиста твоего уровня. Ты нужен нам, нужен революции.
— Вы, ребята, не видите берегов, товарищ Анатолий. Вам кровушку пролить, как водички попить.
— А как иначе? Столько наших погибло. На баррикадах, на улицах, зарубленными казаками, забитыми насмерть в участках, в пересыльных тюрьмах. Столько сошло в могилу от туберкулёза, заразившись в камерах. Столько матерей лишились своих детей. Как это можно забыть? Когда я начинаю перечислять имена павших товарищей, иногда не могу продолжать… Сам срываюсь, и люди, меня слушающие, заходятся в рыданьях. Это война, Американец. Это война!
Что мне ему сказать? Остановитесь, и никто больше не умрет? Или напомнить ему, что это он — тот, кто отправляет на смерть молодых? Бессмысленный довод. Он считает себя командиром, которому люди доверили свои жизни. А, значит, и право имеет посылать других умирать. И кого тут винить? Быть может, тех, кто льет яд в умы молодежи, сидя в венской пивной или в парижском кафе? Фанатики идеи, которая отчего-то дала такие жуткие всходы в этой несчастной стране. Уже в нескольких поколениях. И не видно конца. А эти, у власти? Неужели нельзя найти выход? Тоже на крови помешались, на своем праве разговаривать с улицей на языке пулеметов. Был бы Ленин столь непоколебим, если бы не повесили его старшего брата? Моего-то не повесили. У меня в этом мире вообще нет никого, кроме моих парней. Если бы кого-то из них убили, я бы не отправился стрелять в случайного губернатора и не потащил бы за собой на баррикаду толпу потенциальных смертников. Я бы прикончил того, кто конкретно был бы виноват. И он точно от меня бы не ушел.
— Это не моя война, товарищ!
Медведь резко затормозил на ходу. Обернул ко мне разгоряченное лицо.
— Не твоя?
— Нет!
— Рано или поздно ты поймешь. Даже если уедешь за границу. Родина позовет. Ты поймешь, что стал дезертиром.
Я рассмеялся ему в лицо.
— Что ты понимаешь в дезертирстве? Забыл мою старую кличку?
— Вот именно. Ты — Солдат. И ты нам нужен.
Ну что с ним поделать?
— Да! Да! — с жаром продолжил он. — Когда стреляли в рабочих год назад — здесь, на этих улицах, даже на этом канале, разве можно было стерпеть? Когда в Москве штыками добивали железнодорожников? Солдаты… — презрительно протянул. — Такие же крестьяне и рабочие, как мы… Палачи! Но мы отомстим! Новый министр внутренних дел Столыпин! Знаешь, что он задумал? Казнить всех, кто против режима, военно-полевым судом!
«Да-да-да, ты-то какое отношение имеешь к народу, ась? Молоток или косу в руках держал? Только и можешь: пошел вон!»
— Мы его взорвем!
— Кого?
— Столыпина. Он поселился на Елагином острове. Вот его дом мы и поднимем на воздух среди бела дня.
— С семьей? С детишками? С посетителями?
Товарищ Анатолий равнодушно пожал плечами.
«Бобр ты вокурвовленный, а не Медведь! — подумал я, заводясь. — Зачем мне рассказал? Хочешь замазать? Думаешь, мне деваться некуда? Мол, доносить не побежишь, милок. Ты теперь с нами завязан навсегда. Москва нас связала. Рыбный переулок».
— Пойдем еще пива выпьем, — успокаивающе предложил мой спутник, показав на рекламу портерной в 83-м доме. — Пойдем, пойдем, не ершись.
Он затянул меня в полуподвал и усадил за столик у углового окна. Посмотрел на часы.
— Я…
— Подожди, Американец. Еще пара минут. Долго мы шли, чуть не опоздали.
— Куда?
— Подожди. Сам все увидишь. Просто смотри в окно.
Я посмотрел. Набережная с гранитными столбиками, ажурными решетками и чахлыми деревцами, защищенными невысоким, туго стянутым в пакет штакетником. Канал. Стройка. Оба берега соединяли однопролетным деревянным пешеходным мостом. Блоки с откосами уже собрали. Шла доделка. Неказисто выходило. Не по-питерски с его великолепными мостами. От нового сооружения, как я видел из окна, вглубь квартала уходил переулок. Перекресток бойкий. Народу шлялось немало.
— Не понимаю, — честно признался. — Дело в переулке?
— Фонарный? Переулок веселый. Злачное местечко. Баня, бордели. Но дело не в них.
На набережной показалась группа конных жандармов. За ней следовала закрытая карета.
— 14–30, — прокомментировал Медведь. — По нечетным дням в половине третьего, точно, как по расписанию, мимо этого переулка проезжает карета из питерской таможни на Гутуевском острове в губернское казначейство на Казначейской улице. Везет таможенные сборы. По четным — в половине двенадцатого.
— И вы хотите ее бомбануть, — догадался я.
Медведь меня понял иначе.
— А какой еще вариант? Бросим бомбы. Карета набекрень. Перевозчики денег контужены. У жандармов лошади понесут. Две группы — от моста и из переулка открывают огонь на подавление. Шум, дым, прохожие бегут. Мы баулы с денежками — цап! И разбежались.
— И куча трупов штатских.
— Придумай лучше! Ты сможешь, я знаю.
— Так не действуют даже гангстеры в Америке!
— Не знаю, кто такие гангстеры, но такая акция вполне нам по силам.
— Без меня. Ты слышал мой принцип: без крови. А здесь без нее не выйдет.
— Повторюсь еще раз. Ты! Нам! Нужен!
В ярких красках представил себе кадр из фильма: бьющиеся на брусчатке лошади в крови, разорванная на части карета, сорванная вывеска «Пиво. Портер. Ледъ», осколки стекла,
