Алексей Сергеев - Стерегущий
Инженер-механик окликнул Батманова, показавшего себя на работе прекрасным слесарем.
Грохот орудий наверху усилился до сплошного заглушенного воя, изредка распадаясь на отдельные группы взрывов. Оттого, что картина боя тут оставалась незримой, казалось, что скрежещет, свистит и шипит верхняя палуба «Стерегущего», и находившаяся внизу команда поглядывала вверх с опаской: а вдруг эта видимая твердь, сейчас закопченная и запотевшая и от этого привычно успокоительная, развалится?
Батманов, также то и дело поглядывая вверх, внимательно слушал Анастасова, кричавшего ему в ухо во всю мочь, что нужно делать в затопленном погребе. Кочегар держал в руках железный ящик с инструментами и зажженный аварийный фонарь. Из слов Анастасова он понимал, что на его долю выпала тяжелая судьба. Но свойственное ему чувство ответственности побуждало его безропотно браться за все, что ему поручали.
В это мгновение новый снаряд с минного крейсера разорвался во второй кочегарке. Против котла появилась огромная пробоина, сквозь которую в миноносец хлынула вода.
— Готовь помпу! — гаркнул Анастасов, обрывая на полуслове свои наставления Батманову.
— Ничего, вашбродь, мы его законопатим, конопатого! — стремглав бросился Батманов в пробитое отделение. Он на минуту остановился перед дышавшей оттуда на него холодом морской водой, сердце екнуло от страха спуститься в нее, но он переборол себя и отважно шагнул в закрутившийся перед ним мрачный водоворот.
Тощий фитиль масляной лампы едва-едва освещал железные стенки кочегарки, усеянные серыми заклепками и гайками. Жиденькие желтые блики огня слабо скользили по воде, совсем черной от темноты. Батманов брел в ней, сжав зубы. Здесь, на дне «Стерегущего», была последняя частица русской земли, крайняя межа. За ней уже не было ничего и никого. Эту конечную черту русской земли нужно было защитить, отбить от японских миноносцев.
Цепенея от мертвящего холода, Батманов, привыкший к людям, работавшим с ним локоть о локоть, чувствовал заброшенность и одиночество. Мысли об этом были тем более ощутимы, что холод, мрак, хлюпающая вода внезапно вызвали в памяти совсем близкие и в то же время страшно далекие дни «вольной» жизни на Одесщине. Солнечные улички прибрежного села Дофиновки, сбегавшие к морю по глиняным кручам в пахучей пене белых акаций. На одной из уличек, в зелени молодых фруктовых деревьев, недавно собственноручно построенная им веселенькая низенькая хата под черепичною крышею. Солнце, врывающееся в только что остекленные небольшие оконца и растекающееся прозрачным лаком по новому, чисто оструганному полу. Нежные и лукавые от молодости и беспричинной радости глаза жены, веселые крики и смешной топот малютки-сына, начинающего самостоятельно ходить на толстых ножках со складочками, точно перетянутыми невидимыми ниточками!..
Бороться против нахлынувшего личного было трудно, но это не помешало работе Батманова. Он вдруг подумал, что от спасения «Стерегущего» теперь зависит спасение родной земли, на которой стояла его хата, где жили его Наташа и сын.
Побуждаемый этой высокой мыслью Батманов умело и ловко пустил в ход ключи, отвертки, щипцы…
Из воды он вылез весь синий, но пробоина была заделана. Он дрожал и не мог владеть собою, чувствовал, что промерз до мозга костей. Все тело онемело, пальцы не сгибались, ноги болели от колен до ступней.
— Ну и зябко! — ляская зубами, бросил он встретившемуся Лемешко. — Инженер-механик где? Доложиться надо.
— У минеров хлопочет.
Шурша заледеневшей одеждой, Батманов пошел отыскивать Анастасова.
То, что Шумаров выбыл из строя, достигло сознания Кудревича не сразу. Но когда он увидел его, лежащего без движения на рундуке с флагами, в памяти вспыхнул параграф морского устава: «В случае выбытия рулевого вахтенный начальник обязан заменить его». Мичман сейчас же побежал на командирский мостик к штурвалу.
Рядом с бортом тяжело шлепнулся в воду заряд мелинита.[16] Желтым дымом он почти отравил мичмана. Его глаза закрылись, словно кто с силой нажал на веки. Кудревич едва держался на ногах, судорожно вцепившись в медную решетку задраенного люка. Снова заныла рука и заломило голову. Немного отдышавшись, он с трудом открыл глаза. Матросы устало размазывали по запачканным от дыма и копоти лицам сердито-холодные брызги моря.
«Вот молодцы, не то что мы, неженки», — подивился мичман.
Он оборвал свою мысль, с удовлетворением увидев, что на мостик заменить Шумарова уже прибежал второй рулевой Худяков и уверенно взялся за мокрый и липкий штурвал.
Внезапно около мичмана появился Гаврилюк, прибежавший доложить, что нет снарядов.
Мичман побежал к орудиям. Приуставший Гаврилюк едва поспевал за ним.
У семидесятипятимиллиметрового Кудревич остановился.
— Ну как?.. Опять молчим? — набросился он на Лкузина.
— Да уж так! Пропали снарядные погреба: вода залила.
Покорность, звучавшая в голосе Лкузина, никак не вязалась с выражением его лица.
Мичман мельком посмотрел на комендора.
— Спасать снаряды! — коротко приказал Кудревич.
От орудия молча отошли Бондарь и Максименко. Оба попросту, по-русски, понимали, что именно они, а не кто-нибудь другой должны это сделать, раз они к орудию приставлены.
Мальчишкой Бондарь боялся ходить в погреб за молоком. И сейчас, при виде затопленного погреба, сердце его сжалось, как в детстве.
— Нырнем, что ли, в иордань, Тихон Порфирьевич? — со скорбным юмором спросил он у Максименко, показывая глазами на закипавшую воронками темную воду.
— С превеликим удовольствием, Николай Осипович. Я ж мастак дно ногами щупать. С реки Оки… Кто из нас поперед батьки в пекло: ты или я?
— Хоть я. Бушлат только сниму! — Бондарь протяжно вздохнул и с величественным спокойствием, неожиданным после недвусмысленного вздоха, сказал: — Положить надо бушлат, где посуше. Обогреемся ужо в Порт-Артуре! Ух! У нас вода в Буге потепльше.
Бондарь и Максименко стали по очереди опускаться с головой в воду и подавать снаряды Гаврилюку.
Отойдя к погребу, от завершения судьбы своей ушли на некоторое время Бондарь и Максименко, но нашло судьбу свою само орудие. Снаряд крейсера повредил его, разбросал в стороны Лкузина и прислугу. Орудие, охнув, как человек, нагнулось вниз, перестало действовать.
Когда Лкузин пришел в себя, он не сразу сообразил, что лежит около борта. Когда же вспомнил все происшедшее с ним, то порывисто вскочил и бросился к своему орудию. Он заботливо осматривал его, надеясь на чудо: может, только заклепалось на минутку? Надеясь, знал, что чудес не бывает, но все-таки ждал, вот-вот орудие возвратится к жизни. Он даже стал протирать на стволе царапину, словно это она мешала орудию стрелять.
