Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова
Когда до фермы оставалось совсем немного, молокососы спешились. Сорвиголова шел впереди, ведя за уздечку пони и свободной рукой держа наготове винтовку.
На подходе к усадьбе взору бойцов представилось жуткое зрелище: прямо напротив пролома — десятка два затоптанных коровами англичан, пропитанная кровью почва, исковерканное оружие.
А за стеной, у самой бреши, Жан обнаружил жестоко изуродованные тела матери и дочерей. Сняв шляпу, не в силах вымолвить ни слова, он знаками подозвал товарищей. Те подошли с обнаженными головами и, упав на колени, зарыдали при виде горестной картины.
Вокруг царила мертвая тишина. Ни одного живого существа — ни людей, ни животных: домашняя птица, и та разбежалась. Но покой этот был обманчив: враг находился совсем рядом и каждую минуту мог вернуться назад, чтобы лишить молокососов столь дорого купленной ими свободы.
Сорвиголова вытер глаза и, стараясь говорить как можно тверже, промолвил негромко:
— Довольно слез, друзья! Выроем могилу… А ты, Фанфан, стань в дозор за стеной.
Отыскав лопаты и кирки, молокососы с неистовым ожесточением принялись рыть рыхлую землю, красную, словно от людской крови. Когда работа была закончена, Сорвиголова и Поль застлали дно ямы белоснежной простыней, извлеченной из массивного шкафа, где старая мать хранила белье. Потом молокососы подняли осторожно тела героинь, бережно опустили их в могилу и прикрыли другим полотнищем.
Сорвав со своей фетровой шляпы кокарду расцветки национального трансваальского знамени, Жан бросил значок на простыню и дрожавшим от волнения голосом произнес:
— Прощайте, благородные и дорогие нашему сердцу жертвы бесчеловечной войны! Прощайте! Покойтесь с миром…
Остальные бойцы последовали примеру командира и тоже побросали свои кокарды на саван, тотчас засверкавший ярким созвездием красного, белого и зеленого цветов — символов измученной, окрававленной, но все еще живой родины буров. Затем, снова вооружившись лопатами, бледные, задыхаясь от подступавших к горлу рыданий, молокососы молча засыпали могилу.
Сорвиголова хотел уже дать приказ об отходе, но Поль, срезав с акации длинную ветку, остановил его.
— Погоди! — крикнул он командиру, а сам побежал на сеновал, обкрутил сухой травой палку, чиркнул спичкой и, бросившись с этим факелом в дом, поджег занавески, постели, одежду в шкафах — словом, все, что быстро воспламеняется. Потом понесся в конюшню, где запалил солому под стойлами, оттуда — в сарай и наконец, вернувшись к скирдам, с размаху швырнул туда пылающую ветвь. И только после этого сказал Жану: — А теперь уходим!
В несколько минут заполыхала вся огромная ферма. Взлетели ввысь огненные языки, затрещало, разбрасывая искры, горящее дерево, из-под крыши, из дверей и окон жилых и хозяйственных строений вырвались густые клубы темного дыма.
Не обращая внимания на подступавшее к ним пламя, молокососы выстроились перед свежей могилой, где покоился прах отважных женщин, павших смертью храбрых за свободу своей отчизны.
— На караул! — раздалась команда капитана.
Воздав мужественным патриоткам последнюю почесть, бойцы церемониальным шагом двинулись через пролом к встревоженным пожаром лошадям, которые уже начали нервно бить копытами.
Оказавшись по ту сторону стены, Поль обернулся и, побледнев сильнее прежнего, воскликнул хрипловатым голосом, дрожавшим от гнева и боли:
— Пусть эти развалины будут их гробницей! Да не осквернит нога завоевателя землю, в которой лежат они!
И тут же раздался пронзительный возглас Фанфана:
— Тревога!.. Неприятель!..
Среди высоких трав мелкой рысцой трусил отряд в десяток улан.
— По коням! — крикнул Сорвиголова. — Отходить!
Он торопился доложить генералу Бота о выполнении данного ему задания и поэтому вновь повторил приказ вскочившим в седла молокососам:
— Отходить!
Но чего это ему стоило! Ускакать, не дав боя жестоким грабителям, которых он так давно и так люто ненавидел…
— Неужели каждый из нас не уложит хотя бы по одному из них? — пробормотал Сорвиголова.
— А почему бы и не попробовать? — молвил вкрадчиво доктор Тромп, расслышав его слова.
— Но генерал ждет…
— Ба! Четвертью часа раньше или позже — что за важность! Зато маленькая стычка даст превосходную разрядку нашим нервам.
— Да меня и самого это дьявольски соблазняет. И я спорю-то больше для проформы.
Пока длился этот короткий диалог, молокососы удалились от фермы уже метров на триста. Уланам, принявшим их отступление за трусливое бегство, взбрела мысль напасть на них, и они пришпорили лошадей.
На пути наших друзей оказались две широкие, словно вырытые минами, ямы. Вокруг них высились груды камней и земли, а на дне виднелись куски изодранного мяса и обломки костей.
— Динамит! — вполголоса заметил доктор.
— Он самый! По-видимому, здесь нашли свой конец две коровы, — заявил Сорвиголова.
— Превосходная засада для стрелков, — заметил Папаша.
— Идея! — вскричал Сорвиголова и, спрыгнув с пони, скомандовал: — Спешиться! Уложить коней!
Бойцы выполнили приказ с изумительной быстротой. Бурские лошадки, услышав свист, повалились в траву и замерли, прижавшись друг к другу, как зайцы в норе, и напоминая неподвижной массой своих тел чудовищных размеров кротовые кучи. Зная, что умные животные не шелохнутся, что бы теперь ни случилось, молокососы спокойно соскользнули в ямы и стали поджидать приближения противника.
Уланы, скакавшие галопом, были поражены мгновенным исчезновением противника и, заподозрив военную хитрость, сбавили скорость. Но, как нередко случается в подобных, неожиданных ситуациях, сбились с курса и утратили чувство расстояния.
Именно на это и рассчитывал Сорвиголова, превратившийся за время войны в превосходного вожака партизан. Он отлично знал, что, мчась на коне по ровной степи, где нет ни единого ориентира, почти наверняка собьешься с прямой линии и что невидимая цель всегда кажется дальше, чем она есть в действительности.
Англичане испытали это на своей шкуре: сами того не замечая, они отклонились вправо и объехали ямы, в которых засели их враги. Приподняв головы, молокососы навели ружья прямо в спины уланам и, услышав команду, дружно выстрелили.
— Беглый огонь! — крикнул Сорвиголова, выглядывая из укрытия.
Раздался новый залп, за ним третий и четвертый…
Уланский отряд таял на глазах. Люди падали, лошади опрокидывались. Раненые вопили от ужаса и боли, цеплялись за изувеченных животных и снова валились, скошенные не знавшими пощады стрелками.
