Алексей Шкваров - Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
— Его сиятельство весьма болен, господин капитан, — между тем говорил ему адъютант, — однако он предупредил меня, что вы должны прибыть. И он вас ожидает.
Веселовский шагнул через порог горницы и остановился. Урусова было не узнать. Куда делся тот поджарый, деятельный генерал, усмиривший орды башкир. Перед Веселовским лежал на кровати, укрывшись стеганым одеялом до подбородка, старый изможденный больной человек.
— Ну, здравствуй, Веселовский, — голос Урусова был еле слышен. — Вишь, как меня… помру скоро, наверное.
— Здравствуйте, ваше сиятельство, — у Веселовского запершило горло. То ли от волнения, то ли от спертого, наполненного какими-то нездоровыми запахами, воздуха комнаты, где лежал больной. Он кашлянул. — Ну что вы, … ваше сиятельство. Весна уже. Скоро вы поправитесь, встанете, в степь поедете. Вот увидите, как…, — и оборвал фразу, заметив, что князь вытащил из-под одеяла высохшую руку и подал знак ему замолчать.
— Не надо, Веселовский. Я знаю, что скоро умру. Так что не утешай меня. Я старый солдат и смерти не боюсь. Рано или поздно — это случается со всеми. Речь сейчас не обо мне. — Урусов говорил с трудом, задыхался.
— Посмотри на столе, — князь шевельнул рукой, показав, — там лежит приказ из Военной Коллегии, подписанный фельдмаршалом Минихом. В нем сказано, что волей Правительницы нашей при государе Иоанне Антоновиче, Анны Леопольдовны, тебе надлежит прибыть в Петербург. — Князь замолчал. Было видно, что ему не хватало сил даже говорить.
— Ваше сиятельство, — Веселовский видел состояние князя, — может, мне удалиться? Вы отдохнете, а потом меня снова вызовете.
— Нет, — решительно отверг Урусов и даже слегка приподнялся, — другого случая может и не будет. Не перебивай. Тебя ждет пожалование на другую службу, в другой полк. Может, это связано с тем, что я писал в Петербург, подавая прошение на Высочайшее Имя наградить тебя достойно за то сидение в осаде супротив Карасакала. А может и нет. Там на столе, — Урусов снова указал рукой, — найдешь письмо от полковника Манштейна. Оно адресовано тебе. Может, это что-либо прояснит. Забирай письмо и… прощай капитан. Думаю, не свидимся более. Все нужные бумаги, тебя касательно, я заранее подписал. Возьмешь у адъютанта.
Князь откинулся снова на подушки. Дышал тяжело.
— Ступай, капитан. Бог тебе в помощь! — Урусов прикрыл глаза обессиленный, и Веселовский понял, что аудиенция закончена. Он поклонился, прошептал:
— Прощайте, ваше сиятельство. Благодарю за все, — и тихонько вышел, унося с собой письмо Манштейна.
Все бумаги, и правда, были готовы. Веселовскому выдали даже причитающееся ему жалование. Князь Урусов позаботился и о том, чтоб капитану выделили кибитку с ямщиком.
А в дорожном пасе значилось, что едет он в столицу по государевым делам, к фельдмаршалу Миниху, а посему надлежит на всех почтовых станциях предоставлять капитану Веселовскому сменных лошадей. Тут же и возница явился к капитану — разбойничьего вида мужик, в полушубке заячьем, в шапке мохнатой. От ушей весь бородой черной заросший. Варнак, да и только.
— Когда выезжать изволите, барин? — Просипел простуженно. Глаза карие, со смешинкой, смотрели открыто.
— Завтра и поедем. Прям с утра. — Веселовскому нечего было делать в Самаре. Хотелось только уединиться да письмо Манштейна прочитать. Ну, и не в ночь же выезжать. На ночлег определился тут же, в доме воеводском. Отужинал с офицерами гарнизонными да в светелку отведенную ушел. Там, в тишине, зажег свечки, сел, наконец, письмо вскрыл. Манштейн был немногословен.
«Дорогой друг!
Кажется, все получилось. Приезжай в Петербург, на месте разберемся. Многое изменилось со времени нашей последней встречи. Князь Урусов подавал прошение о заслугах твоих да писал о постигшем тебя еще одном горе. Прими мои запоздалые соболезнования. Жду в столице. Твой Манштейн».
Веселовский отложил письмо, на кровать откинулся.
«Господи, что еще ждать мне? Сколь еще испытаний ты мне предопределил. Невыносима ноша твоя, Господи. Тяжела десница твоя. Все, чем дорожил на свете этом, ты забрал к себе. Я знаю, все они будут в раю твоем, ибо безгрешны были. А я не достоин. Участь моя, Господи, скитаться вечно, как Агасферу. Я согласен. Дай только сил мне выдержать это. И буду нести крест свой, сколь скажешь».
Утром, чуть рассвело, Веселовский вышел на двор. Ямщик уже ждал, развалившись на облучке. Запряженная пара вороных похрапывала, копытами снег утаптывала. Мужик не забыл про коня самого Веселовского. Забрал из конюшни, привязал к кибитке: «Смышленый возница», — подумалось.
— Как зовут-то тебя?
Зевнув и рот перекрестивши, ямщик ответил:
— Федором, барин, кличут.
— Ну тогда, Федор, трогай, — сел в кибитку. Мужик обернулся, заботливо укрыл пологом медвежьим:
— Спи, барин. Дорога наша дальняя, — и уже лошадям, — но, родные, трогай.
Лошади дернули и пошли. Никогда более не довелось Веселовскому бывать в Самаре иль в Оренбуржье. И с генералом Урусовым никогда уже им не свидеться было. Умер князь Василий Алексеевич от болезни цинготной, как и сам предрекал, 22 июля 1741 года. Веселовский в ту пору был совсем в других краях.
Глава 9
Племянница разрешилась от бремени
На десятом году царствования Анны Иоанновны, 13 августа 1740 года, ее племянница разрешилась от бремени сыном, который при крещении был назван Иоанном, а по отцу — Антоновичем. Весть об этом сильно порадовала стареющую Императрицу. Войска, как положено, салют учинили. Но государыня, изъяв младенца от родителей, поместила в покоях своих, показав тем самым, что вот он — будущий наследник престола Российского.
А с конца сентября сама сильно захворала. Поначалу подагрой и бессонницей мучалась, потом кровохаркание появилось да боли жуткие в пояснице. Докторов меняли, но все без толку. Уж сама понимала — долго не протянет.
7-го октября все стоявшие в Петербурге войска вновь были собраны. Волю последнюю послушать Императрицы умирающей:
— … Наследником Нашим избран принц Иоанн…, а в случае кончины его в малолетстве или бездетным наследовать ему должен второй сын от брака принцессы Анны и принца Антона-Ульриха и так далее в порядке первородства.
Молча стояли войска шпалерами. Лишь осенний злой ветер полоскал знамена, да гривы с хвостами лошадиные развевал. Как-то нехотя прокричали: «Виват!» и потянулись в казармы. Знать рассаживалась по каретам, простолюдины пешком расходились. Перешептывались. Ветром доносило: «Хоть и Иоанн, а все едино — немец…».