Алый Первоцвет возвращается - Эмма Орци
– Я понимаю, Бертран, – мягко ответила девушка. – Не надо просить у меня прощения. Мы с тобой так нежно любили друг друга, что теперь нам глупо ссориться. Уже поздно, maman будет волноваться. В другой раз мы более спокойно поговорим о нашем будущем. Но, – серьезно добавила она, – если я уступаю тебя Терезе, ты должен вернуть мне Жозефину и Жака. Если… если я… теряю тебя… я хочу оставить хотя бы их. Они так молоды…
– Но с чего ты взяла, что теряешь их? – вмешался он. – Да и что я должен сделать по-твоему? Они – члены клуба. Они могут быть сколь угодно молодыми, но они уже достаточно выросли для того, чтобы знать, что такое клятва. Они клялись точно так же, как я и все остальные. И я, даже если бы и захотел, не могу освободить их от клятвы.
Не дождавшись ответа, молодой человек склонился к ней и взял ее руки в свои, пытаясь хотя бы что-то прочесть в ее лице в наступивших сумерках.
– Ты же не хочешь, чтобы они нарушили клятву? – настойчиво продолжал он.
Но она вновь ничего не ответила и лишь спросила окончательно подавленным голосом:
– Что ты собираешься делать сегодня вечером?
– Этим вечером, – со вновь вспыхнувшим энтузиазмом отозвался ее кавалер, – мы собираемся подготовить для Робеспьера дьявольскую петлю!
– Какую петлю? Где?
– Сегодня на рю Сент-Оноре состоится ужин. Жак и Жозефина тоже там будут.
– Знаю, – тихо отозвалась девушка. – Они мне сказали, что пойдут туда. Я не могу удержать их.
– А ты придешь?
– Конечно. Maman просила меня об этом.
– О Регина! Этот вечер может стать поворотным в истории Франции! Помни…
– Я помню лишь то, Бертран, что ты, естественно, уже все рассказал Терезе, и там будет полно робеспьеровских шпионов. Тебя и детей опознают, схватят, отправят в тюрьму, а после – на гильотину. О боже мой, – скорбно добавила она. – А я даже бессильна сделать хотя бы что-нибудь, глядя, как вы столь безрассудно суете в петлю свои головы. Проводить вас на смерть, обречь бедную maman на нищую и скорбную гибель…
– Какая ты пессимистка, Регина, – усмехнувшись, ответил он и поднялся на ноги. – И это все, чего мы добились, проговорив с тобой целый вечер.
Девушка промолчала.
Все так же продолжая молчать, они вышли из этого небольшого портика, где еще совсем недавно проводили счастливые часы.
Вскоре после того как Бертран и Регина покинули свое убежище, тяжелая дубовая дверь церкви осторожно приоткрылась и появилась едва различимая в сгустившейся тьме фигура. Закрыв дверь, она бесшумно пересекла портик и вышла на улицу.
Далее эта громоздкая и неуклюжая фигура двинулась по направлению к Арсеналу, сопровождаемая унылым стуком по мостовой изношенных старых башмаков. Городские ворота были еще не закрыты, поскольку церковные колокола только что били восемь часов. Да и сержанту, стоящему на воротах, не было никакого дела до проползающего мимо нищего убожества. Но болтавшаяся около ворот группа национальных гвардейцев обратила-таки внимание на запоздалого прохожего, задыхавшегося от ужасного астматического кашля, который дал повод одному из них отпустить весьма угрюмую шуточку:
– Pardi![2] Не часто теперь удается встретить человека, не нуждающегося в услугах мадам гильотины!
Однако все про себя отметили, что, миновав ворота, этот жалкий астматик направился к рю де ла Планшет.
Глава V. Веселитесь, канальи
Братские ужины пользовались большой популярностью. Их ввел в обиход сам Робеспьер. Необычная теплота ранних весенних вечеров придавала этим мероприятиям особую привлекательность.
В мягкие апрельские ночи едва ли не весь Париж выходил на улицы. Люди отдыхали от тяжелых дневных зрелищ, от бесконечных повозок, переполненных жертвами гильотины.
И типичным примером того, что творилось в городе, являлась рю Сент-Оноре, хотя улица была очень узкой и вовсе не приспособленной для увеселений любого рода. Тем не менее на ней тоже весьма активно и регулярно проводились братские ужины, поскольку там находился дом, где жил Робеспьер.
Здесь, как и в других местах, на некотором расстоянии друг от друга стояли жаровни, на которых хозяйки могли приготовить для своих семейств то, что удавалось добыть. Вдоль всей улицы у столов были укреплены смоляные факелы, сальные свечи или старые фонари из конюшен – все это придавало происходящему романтический вид. С другой стороны, все это могло показаться весьма убогим от вида оловянных кружек, жестяных ложек и тарелок.
Слабый свет едва рассеивал темноту, особенно в тех местах, где нависали балконы и козырьки. Он мерцал, играя причудливыми огоньками на малиновых шапках, трехцветных кокардах, прокопченных лицах, костлявых плечах и руках.
Вокруг по-праздничному накрытых столов происходили всевозможные забавы, раздавался смех и даже слышались, хотя и мрачные, но все-таки шутки.
Угощение было скудным. Каждый приносил для себя что мог. Кто пару селедок, смешав их с нарезанным луком и сбрызнув уксусом, кто несколько пареных слив и картофелин с чечевицей или бобами.
– Не подадите ли, гражданин, вон тот кусочек хлеба?
– О, если вы не откажетесь поделиться со мной своим сыром…
Ох уж эти братские ужины! Но это идея Робеспьера! Он придумал и воплотил их, настойчиво проследив за голосованием в конвенте по поводу выделения денег на устройство скамеек и установку свечей и факелов. И сам живший на этой улице, он, как истинный сын народа, делил свое жилье и свой стол с обыкновенным гражданином Дюпле, краснодеревщиком, и его семьей. Да, Робеспьер был великим человеком!
– Вы говорили с ним, гражданин? – затаив дыхание и уставив серые глаза на высокое неуклюжее существо, тщетно пытающееся пристроить поудобнее под столом свои длинные ноги, спросила маленькая и худенькая девочка-подросток, которая сидела, упершись локотками в стол и обхватив ладошками свое круглое, совсем еще детское личико.
Волосы длинноногого гражданина были жидкими и засаленными, а лицо скрывалось под слоем угольной пыли. Щетина недельной давности, покрывавшая его квадратную челюсть, ничуть не мешала видеть жесткие линии саркастического рта. Но восхищенные глаза маленькой энтузиастки смотрели на него как на чудотворца: он разговаривал с Робеспьером!
– А что нынче в клубе, гражданин Рато? – вмешалась какая-то женщина.
– В клубе? – переспросил «чудотворец» и сплюнул в знак презрения ко всякого рода подобным учреждениями. – Мне не нужны никакие клубы. Карманы мои пусты, а эти якобинцы и кордельеры предпочитают людей в приличной одежде.
Женщина, сидевшая рядом с верзилой напротив маленькой патриотки, не обратила на эту тираду никакого внимания, но с совершенно равнодушным видом дождавшись, пока этот неуклюжий пентюх приведет в порядок свое дыхание и перестанет ерзать ногами под столом, спокойно спросила:
– Вы что, и в самом деле с ним разговаривали?
– Ну, – со злобой ответил тот, –
