Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

* * *

К наступлению сумерек вся работа была завершена. Часом позже офицеры, вожди и сановники, куртизанки, виночерпии и люд для забав стали собираться в большом банкетном зале — в огромном помещении, с высоким потолком и стенами, выкрашенными в ярко-красный цвет африканского заката, через который мчались черные силуэты львов. Гости попадали в обстановку, дрожащую от боя ручных барабанов, звона цимбал и ритмов трещоток. Столы располагались у самой земли. Подушки подпирали спины гостей. Для комфорта толстые ковры были сложены в несколько слоев. Вина разных сортов предлагались с невиданной щедростью. Мальчики, моложе двенадцати лет, сновали в толпе, с кувшинами, в которых плескалась рубиновая жидкость. Им велели наполнять все кубки, независимо от желания гостей, и они выполняли эту обязанность с детским энтузиазмом.

Вожди и их советники прибывали на пиршество волна за волной. Слуги двигались в унисон — возможно, подчиняясь мелодическим ритмам, незаметным для постороннего слуха. На каждый стол перед гостями выставлялось блюдо с крупной рыбой, разинувшей рот. Слуги разрезали ей гладкий бок по всей длине брюха. Просунув пальцы внутрь, они помогали рыбе породить еще одну — на этот раз, с красной кожей — а та, в свою очередь, оказывалась вместилищем для жареного угря, из которого вынимали длинную и скользкую связку миниатюрных осьминогов, новорожденных, размером с виноградины, так и просившихся в рот. Так за несколько мгновений одна рыба превращалась в букет океанической роскоши, и каждая следующая из них имела свою специфическую приправу и была приготовлена на особый манер, прежде чем ее помещали в живот другого морского существа.

Обнаженные мужчины, уравновесив вертела на могучих плечах, вносили в зал жареных кабанов. Туши, в их обуглившемся великолепии, возлагали на догорающие угли. Эти массивные щетинистые твари даже в нынешнем смиренном состоянии выглядели как существа, помещенные на землю странным и безумным богом. Гости отхватывали ножами куски и покачивали жирными подбородками, наслаждаясь сочным мясом, которое было пропитано дымным сладковатым запахом, оставлявшим на нёбе томительный вкус. Среди всех этих лакомств, словно разноцветные соцветия, стояли небольшие блюда с фруктовой пастилой и жареными овощами, а рядом возвышались чаши с оливками и с девственно чистым растительным маслом.

Таким был пир для офицеров, вождей союзных племен и храбрых солдат, отличившихся во время кампании. Сам командир, как было хорошо известно, почти не прикасался к деликатесам подобного рода. Гурманство Ганнибала, в основном, проявлялось в тех его чертах, которые в кругу военных считались достоинствами: чистая совесть перед лицом боли, мук и смерти; непреклонная дисциплина и холодный рассудок в мгновения, когда его приказы означали жизнь и смерть для тысяч людей. Он упражнял свое тело даже в свободное время: прогуливался, когда мог отдыхать; стоял, составляя или читая письма; ходил в сандалиях со свинцовой подошвой; во время тренировок надолго задерживал дыхание — эта малоприметная привычка делала его выносливым выше возможностей многих людей. Его брат Гасдрубал обладал таким же мощным телосложением. Но он упражнялся лишь для похвальбы на публике, и о его любви к увеселениям ходили целые рассказы. О пределах закалки Ганнибала можно было только догадываться, а вот о его умеренности знали все. Он никогда не пил вина больше половины кубка, не наедался до пресыщения, не спал дольше первых мгновений зари и всегда вставал перед рассветом, чтобы обдумать грядущий день. Он отдавал предпочтение постному, а не жирному; простой одежде, а не роскошным нарядам; твердости земли, а не мягкости своей дворцовой постели. Кроме того, Ганнибал ценил свою жену превыше других женщин, что являлось настоящим отклонением от нормы для мужчины в расцвете сил, который правил юными рабынями, служанками и проститутками, женами и дочерьми людей, обожавших его или питавших какие-то амбиции. Он мог бы выбирать наложниц среди тысяч красавиц, захваченных у покоренных племен, однако командир не делал этого. Он сохранял себя лишь для того, что считал действительно важным.

Тем не менее, даже зная все это, многие гости обижено запротестовали, когда командир поднялся, чтобы покинуть застолье. Он быстро ушел, оставив братьям свою часть удовольствий на пиру, который постепенно окрашивался в тона разврата. Чуть позже, уже в своей спальне, Ганнибал вышел на балкон с видом на город, полюбовался игрой света от множества костров и прислушался к приглушенным крикам пьяных солдат, веселившихся на улицах. Он принимал происходящее со спокойствием, которое не задевали ни радость, ни довольство, ни гордость и которое нарушалось только тем, чему он не мог дать названия. Несмотря на прохладу ночи, командующий был одет лишь в тонкую мантию. Шелковая ткань окутывала плечи и спадала к ногам на полированные каменные плиты.

Покои за его спиной освещались светом факелов. Комната походила на роскошный музей восточных тканей и резьбы по красному дереву. Низкие тонконогие столики никогда не оставались пустыми, никогда угощения не застаивались. Казалось, что столики порождали фрукты и напитки прямо из собственных недр. Творцы иллюзии скрывались в тенях и углах помещения. Эти стройные слуги присутствовали здесь всегда, но они были настолько бесстрастными и неприметными в своей работе, что объект их услуг не утрачивал чувства абсолютного уединения. Очаг, обогревавший комнату, впечатлял размерами. В его открытый зев могла бы поместиться лошадь. Но, как и на пиршестве, ничто в оформлении и богатстве покоев не трогало сердце Ганнибала. Излишества неотъемлемы для той роли, которую он исполнял. И они были даром для женщины, которая обещала ему бессмертие.

Хотя он считал накидку излишне роскошной, ему нравилось прикосновение тонкой ткани. Закрыв глаза, Ганнибал сконцентрировался на тепле очага за спиной и на прохладе ночи, овевавшей лицо. Он ощущал движение воздуха, выходившего из комнаты и поднимавшегося в небо над его головой. В этом потоке было что-то пьянящее, словно он тоже мог вознестись вместе с ним на крыльях ночи, взглянуть вниз на город, а затем осмотреть весь мир с высоты богов. Ганнибал даже видел внутренним взором эту странную кружащуюся сферу, недоступную для взоров людей. Он смотрел на картину творения с такого расстояния, что существа под ним двигались без звука, без страстей и мелочных желаний, настолько мелкими и неразличимыми они казались сверху.

Он открыл глаза, но все вокруг него было прежним — город, ночь и мраморный балкон под открытым небом. Лунный свет струился вниз, окрашивая тунику, скалы и мерцавшее море одним и тем же бледно-голубым оттенком. Как странно, что в моменты торжества