Александр Дюма - Красный сфинкс
Затем Сукарьер, дополняя торжественность своих слов достоинством жестов, запахнул плащ, подкрутил усы, сдвинул шляпу на левое ухо и, округлив руки, упругим шагом величественно вышел.
Его спутники покинули зал более скромно, но все же сохраняя на лице высокомерное и решительное выражение, внушавшее уважение толпе.
Пока эта троица догоняет маркиза Пизани, сообщим нашим читателям кое-какие необходимые подробности о персонажах, только что выведенных нами на сцену.
Главным действующим лицом рассказанной нами драмы был, как сказал Сукарьер, маркиз Пизани, сын г-жи маркизы де Рамбуйе, дочери Жана де Вивонна и римской дамы Джулии Савелли. Назвать имя маркизы де Рамбуйе — значит назвать имя той, что, в течение полувека, задавая тон обществу XVII столетия, заложила основы современного общества.
Маркиз Пизани появился на свет красивым, белокурым, белолицым, пряменьким, как и пять остальных детей маркизы, и, без сомнения, вырос бы высоким и хорошо сложенным, ничем не отличаясь от «елей Рамбуйе», как называли отпрысков этой прекрасной семьи; но у него в младенчестве был вывихнут позвоночник. Этот несчастный случай сделал его человеком, какого мы видели, то есть настолько страшно изуродованным, что на его двойной горб невозможно было приладить кирасу, сколько ни обращался он к самым искусным оружейникам Франции и Италии. Это уродство иногда превращало его — родовитого дворянина, наделенного умом и сердцем, — в одно из самых злобных и самых скверных созданий на свете, наподобие демона, для кого все средства хороши, лишь бы уничтожить то, что молодо и прекрасно. Во время приступов ярости (свидетелями одного из них мы были), охватывавших его обычно при очередной любовной неудаче, он способен был совершить самое черное преступление, постыдное для вельможи его имени и его ранга.
Вторым был Венсан Вуатюр, сын виноторговца, страстного игрока в пикет, давшего свое имя «кварту Вуатюра» — случаю, когда вам выпадут шестьдесят шесть очков, составленных четырьмя картами, образующими кварт.
Венсан Вуатюр, оставивший заметный след в литературе XVII столетия, был не только, как упомянул Сукарьер, докладчиком о послах у его королевского высочества Месье — Гастона Орлеанского, брата короля, но и одним из первых, если не первейшим остроумцем своего времени; он был невысок, но хорошо сложен, изящно одевался, придавал своему лицу наивное, если не сказать глуповатое выражение; карточную игру любил до такой степени, что после каждой партии, даже если она длилась всего пять минут, вынужден был менять рубашку. Это был фаворит принцесс и красавиц той эпохи, с которыми он держал себя на короткой ноге. Ему покровительствовала Анна Австрийская, он был необходим госпоже принцессе — супруге того Конде, что опорочил эту семью героев своей безнравственностью, трусостью и скупостью. Вуатюр был другом маркизы де Рамбуйе, красавицы Жюли д’Анженн и г-жи де Сенто, находившей его самым приятным и по отношению к женщинам самым галантным из всех остроумцев. Впрочем, он был храбр и без колебаний обнажал ту самую шпагу, что била его по икрам. В числе его дуэлей больше всего шума наделали три: одна состоялась при ярком солнце, другая — при лунном свете, третья — при свете факелов. Маркиз Пизани не мог обойтись без него, заставляя участвовать во всех своих — и невинных, и недостойных — приключениях.
Третьим был, как объявил Сукарьер, молодой граф де Бранкас, дворянин свиты королевы-матери Марии Медичи; с него Лабрюйер писал своего Меналка. Пожалуй, если не считать Лафонтена, это был самый рассеянный человек XVII столетия. Однажды ночью он возвращался домой верхом, как вдруг бандиты схватили его лошадь под уздцы.
— Эй, лакеи, — крикнул он, — да отпустите же мою лошадь!
Понял же он, что на самом деле происходит, лишь когда ему приставили пистолет к горлу.
В день своей свадьбы он велел хозяину гостиницы, где иногда останавливался, приготовить ему постель, так как он собирался там ночевать.
— О чем вы думаете, господин граф? — возразил тот. — Ведь вы сегодня утром женились!
— Ах, клянусь честью, — воскликнул граф, — это правда! А я и думать об этом забыл.
Наконец, четвертым в этой компании был Сукарьер. Мы ограничимся тем, что уже сказали о нем, поскольку вскоре по ходу этого рассказа нам представится случай узнать его достаточно хорошо. Пока же, мы надеемся, его манера говорить и действовать смогла дать читателю достаточное представление об этом необычном персонаже.
Все трое, как мы сказали, победоносно вышли из питейного зала гостиницы «Крашеная борода», преодолели (кто сверху, кто снизу) барьер, днем и ночью перекрывавший оба конца улицы Вооруженного Человека, и направились вслед за маркизом Пизани, которого обязательно должны были нагнать по дороге к особняку Рамбуйе, расположенному на улице Сен-Тома-дю-Лувр, на том самом месте, где в первой трети нынешнего столетия мы привыкли видеть здание театра Водевиль.
Они действительно догнали его, но только на углу улиц Фруаманто и Крапивной, то есть не более чем в ста шагах от особняка Рамбуйе.
Услышав шум их шагов, маркиз обернулся и риал их. Тогда он счел за благо замедлить шаг и, запыхавшийся от быстрой ходьбы, прислонился к тумбе в ожидании друзей.
Прибывшие шли друг за другом, как Куриации, но не по тяжести полученных ран, а сообразно длине своих ног. Сукарьер, атлет пяти футов шести дюймов роста, шел первым. За ним следовал граф де Бранкас; совершенно забыв о том, что произошло, он спрашивал себя, почему его заставляют бежать сломя голову. Замыкал шествие маленький Вуатюр; хотя ему было всего лишь тридцать лет, он обнаруживал склонность к тучности и с большим трудом успевал за Сукарьером и Бранкасом, отирая потный лоб.
Мрачный взгляд Пизани и его скрючившаяся на тумбе фигура напоминали одно из тех существ, какими причудливое воображение архитекторов XV столетия украшало углы домов. Сукарьер остановился перед ним и, скрестив руки, произнес:
— Послушай, Пизани, у тебя прямо бешеная страсть то и дело бросаться самому и нас втягивать в скверные дела. Вот убили человека. Ничего особенного не произошло, это был известный сбир, и мы подтвердим, что ты действовал в пределах законной самозащиты. Но если бы я не поспел вовремя и не насадил его на вертел с одной стороны, в то время как ты сделал то же самое с другой, то тебя проткнули бы как дрозда.
— Подумаешь! — ответил Пизани. — Что за беда, если бы это и случилось?
— То есть как, что за беда?
— Да; кто тебе сказал, что я не ищу случая быть убитым? Что мне жалеть? Великолепный костяк? При той приятной жизни, какую я веду, терпя насмешки мужчин и презрение женщин, разве не все равно — жить или умереть? А еще лучше было бы никогда не появляться на свет!
