Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1
Я видел, как проходили передо мною века, похожие на огромных старцев. Я распознавал себя под различными именами, которые носил, начиная со дня моего первого рождения и кончая днем последней смерти. Вы ведь знаете, друзья мои, одно из самых неоспоримых положений нашей веры: души, эти бесчисленные эманации божественного, исторгающиеся при каждом вздохе Господа из его груди, наполняют собою воздух и распределяются в соответствии со сложной иерархией, от высших до низших, и человек, в минуту своего рождения вдохнувший, быть может, даже случайно, одну из тех предшествовавших душ, в минуту смерти отправляет ее в новый жизненный путь, к последующим превращениям.
Незнакомец произнес эти слова с такой убежденностью, взор его, возведенный к небу, был столь прекрасен, что, когда он закончил мысль, в которой выражалась вся его вера, ропот восхищения прервал его речь: изумление уступило место восхищению, как совсем недавно гнев сменился на изумление.
— Пробудившись, — продолжал ясновидящий, — я почувствовал, что я уже больше, чем просто человек, что я — почти Бог. И я решил всю свою жизнь — не только теперешнюю, но и те, что мне еще осталось прожить, — посвятить счастью человечества. На следующий день, словно догадавшись о моих намерениях, Альтотас пришел ко мне и сказал: «Сын мой, уже двадцать лет, как ваша матушка скончалась, давая вам жизнь; двадцать лет непреодолимые препятствия мешают вашему именитому отцу появиться перед вами. Вскоре мы снова отправимся в путешествие, и ваш отец будет среди тех, кого мы повстречаем, он обнимет вас, но вы не будете знать, что это ваш отец».
Итак, как у любого избранника Господа, вся моя жизнь была покрыта тайной — и прошлое, и настоящее, и будущее. Я распрощался с муфтием Салаимом, который благословил меня и щедро одарил подарками, и мы присоединились к каравану, отправлявшемуся в Суэц. Простите мое волнение, господа, но в один прекрасный день некий достойный человек обнял меня, и какая-то необъяснимая дрожь пробежала по моему телу, когда я почувствовал биение его сердца. Это был шериф[11] Мекки, один из самых именитых и прославленных владык. Он бывал в битвах и одним мановением руки мог заставить склонить голову три миллиона человек. Стоявший рядом Альтотас отвернулся — чтобы не растрогаться, а быть может, чтобы не выдать себя; вскоре мы продолжили путь.
Сначала мы углубились в Азию, затем поднялись по Тигру, после этого посетили Пальмиру, Дамаск, Смирну, Константинополь, Вену, Берлин, Дрезден, Москву, Стокгольм, Петербург, Нью-Йорк, Буэнос-Айрес, Кейптаун, Аден. Потом, оказавшись почти там же, откуда начали путешествие, мы прошли Абиссинию, спустились по Нилу, высадились на Родосе, затем на Мальте: там в двадцати лье от берега навстречу нам вышел корабль, и два кавалера ордена, отдав мне почести и обнявшись с Альтотасом, с триумфом провели нас во дворец великого магистра Пинто.
Вы, разумеется, спросите меня, господа, каким образом мусульманин Ашарат мог быть принят с такими почестями теми, кто дал обет истреблять неверных? Дело в том, что Альтотас — сам католик и кавалер мальтийского ордена — всегда говорил мне лишь об одном Господе, всемогущем и едином, который с помощью ангелов, исполнителей его воли, установил всеобщую гармонию и назвал ее прекрасным и великим словом Космос. Я ведь, в конце концов, теософ.
Странствия мои были окончены, однако вид всех этих городов и разнообразных их нравов не вызвал во мне удивления: для меня под солнцем не было ничего нового — в течение прожитых мною тридцати двух жизней я уже побывал во всех этих городах. Поразило меня лишь одно: перемены, происшедшие в населявших их людях. Но я уже умел воспарять разумом над событиями и мог проследить путь, пройденный человечеством. Я видел, что все разумное стремится к прогрессу, а прогресс ведет к свободе. Я понял, что все появлявшиеся один за другим пороки были созданы Господом, чтобы поддерживать неуверенную поступь человечества, которое, выйдя из колыбели слепым, с каждым веком делало шаг навстречу свету — ведь века для народов словно дни.
И я сказал себе: мне не открылось очень много возвышенного, потому что я таил его внутри себя; напрасно гора держит в секрете свои золотые жилы, а океан прячет жемчужины — упорный рудокоп все равно проникнет в недра горы, а водолаз спустится в океанские глубины; и я решил, что лучше поступать не по примеру горы или океана, а по примеру солнца — разливать свое сияние на весь мир.
Теперь вы понимаете, что я явился сюда с Востока вовсе не для того, чтобы совершить обычные масонские ритуалы. Я явился, чтобы сказать вам: братья, возьмите у орла его глаза и крылья, воспарите над миром, долетите со мною до вершины, на которую сатана унес Иисуса, и бросьте взгляд на царство земное.
Народы образуют как бы огромную фалангу; родившиеся в разные эпохи и в различных условиях, они заняли в ней свое место, и каждый из них должен в свое время дойти до цели, для которой все они были созданы. Движение народов неуклонно, и если они останавливаются или отступают, то не потому, что идут назад, — они просто собираются с силами, чтобы преодолеть очередное препятствие или справиться с очередной трудностью.
Франция идет в авангарде народов — так давайте же дадим ей в руки факел! Пусть она сгорит в его пламени, но огонь того спасительного пожара озарит весь мир! Вот почему здесь нет представителя Франции — быть может, он отступил перед тяжестью своей миссии. Тут нужен человек, не отступающий ни перед чем: во Францию пойду я!
— Вы пойдете во Францию? — переспросил председатель.
— Да, сейчас это самый важный пост, и я займу его. Дело это опасное, но я справлюсь.
— Так вы знаете, что происходит во Франции?
— Знаю, — улыбнулся путник, — ведь все это я сам и подготовил. На французском троне сидит король — старый, боязливый, развращенный, однако не такой старый и безнадежный, как монархия, которую он представляет. Жить ему осталось от силы несколько лет. В день, когда он умрет, мы должны быть готовы распорядиться будущим как следует. Франция — это замочный камень в своде всего здания; когда шесть миллионов рук, делающих знак высшего круга, вырвут этот камень, здание монархии рухнет, и, узнав, что во Франции нет больше короля, государи европейских стран, даже прочно сидящие на своих тронах, почувствуют головокружение и сами устремятся в пропасть, образовавшуюся от падения престола Людовика Святого.
— Прошу меня извинить, досточтимый учитель, — прервал человек, стоявший справа от председателя; по его акценту, свойственному немецким горцам, в нем можно было узнать швейцарца, — обладая таким умом, как ваш, вы, наверное, все рассчитали?
