Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана
Он шел, и хриплые надтреснутые голоса страдальцев крепли, сливаясь в приветствии любимому командиру:
— Да здравствует Боске!.. Да здравствует Боске!..
Гордый силуэт генерала исчез, и в ту же минуту доктор Фельц снова принялся за свою ужасную работу. Он подошел к Даме в Черном. Она полулежала на носилках, за плечи ее поддерживала Роза, которая не оставляла раненую ни на минуту.
— Я к вашим услугам, мадам, — сказал хирург.
— Приступайте, месье, — ответила она твердо.
Одним движением ножниц хирург разрезал ее рукав и верхнюю часть корсажа. Стала видна рана, почерневшая и воспаленная. Рука была прострелена навылет, кость у плеча раздроблена.
Хирург покачал головой и, поджав губы, не произнес ни слова.
— Это серьезно, доктор? — спросила Дама в Черном.
— Серьезно… да, конечно… и я боюсь…
— Прошу вас — обращайтесь со мной как с солдатом. Я под огнем с первого дня и привыкла жертвовать собой.
— Ну что ж, мадам, раз так — ампутация…
— Ни за что!
— И не просто ампутация, но с экзартикуляцией[235] плеча!
— И каковы шансы на успех?
— Здесь, в полевых условиях… пятнадцать — двадцать процентов.
— А если не делать операции?
— Тогда девяносто девять против одного, что вы погибнете.
— Хорошо! Я испытаю этот единственный шанс. Лучше умереть, чем жить калекой.
— Мадам, только вы вправе распорядиться собой… и принять любое решение, даже самое отчаянное. Если вы хотите воспользоваться моими услугами и моим опытом, я в вашем распоряжении.
— Благодарю вас, я с признательностью принимаю ваше предложение.
— К несчастью, у нас довольно скудные средства… Надо, чтобы рядом с вами постоянно был человек — надежный, неутомимый, преданный, кто не покладая рук выхаживал бы вас днем и ночью. Лишь тогда, может быть, произойдет чудо и вы выздоровеете.
— Я!.. Я буду все делать, — сказала Роза с трогательной простотой.
— Ты хорошо поступаешь, моя девочка, — отозвался растроганный Буффарик.
Слезы показались на глазах раненой. Здоровой рукой она притянула к себе девушку и прошептала:
— Роза!.. Милое дитя… вы — ангел доброты, прелести и самоотверженности.
Потом, обведя взглядом доктора, Буффарика, Понтиса, раненых солдат, она произнесла:
— О, французы, французы… неужели вы победите нас своим благородством и величием души!
ГЛАВА 4
Почести пленному. — Лев в клетке. — Оторва не хочет давать слово. — Русские отказываются обменивать Оторву даже на полковника. — Недавняя, но прочная дружба. — Боске в немилости. — Серьезная неудача французов. — Командование снова переходит к Боске.
Захват Оторвы вызвал среди русских больше волнения, чем если б в плен взяли полковника или даже генерала. В осажденном городе он был известен почти так же, как во французском лагере, и потому его пленение воспринималось как победа. И это в самом деле была победа! Оторва — душа Адского дозора, олицетворение его силы, изворотливости, стойкости и, главное, его фантастического бесстрашия.
Лишенная своего командира, эта великолепная команда вышла из строя.
Прощайте дерзкие вылазки, внезапные атаки, сокрушительные налеты! Прощайте безмолвные переходы, засады краснокожих и ожесточенные ночные схватки, которые так подрывали дух противника!
Русские аванпосты под Севастополем, которые каждую ночь несли потери от действий так метко названного Адского дозора, наконец вздохнули с облегчением.
Русские — великодушные противники, умеющие ценить настоящую храбрость, — свидетельствовали Оторве свое уважение и восхищение. Он стал героем дня. Высшие военачальники хотели его видеть. Адмирал Нахимов приветствовал командира зуавов; Тотлебен пожимал ему руку; начальник Севастопольского гарнизона генерал Остен-Сакен[236] пригласил молодого человека на обед. Новый друг, майор Павел Михайлович, окружил его заботами. Часовые отдавали ему честь, как во французском лагере.
Все было прекрасно, и эти знаки внимания делали честь и тем, кто их оказывал, и тому, кто являлся их объектом. Но Оторва — не из тех людей, кому кружит голову фимиам славы. Прирожденный солдат, человек долга и действия, он не мог жить в клетке, даже в золотой.
Ему требовалась свобода! И не та свобода, которую могут предоставить пленнику, если он поклянется честью, что не возьмется за оружие до конца войны.
Нет! Оторва хотел полной свободы, чтобы вернуться к своей тяжелой жизни командира разведчиков, чтобы сражаться и днем и ночью… и заработать эполеты, обещанные ему его генералом. Генерал Остен-Сакен, известный своей лояльностью, сказал Жану в первый же день:
— Дорогой друг, я хочу во что бы то ни стало сохранить вам жизнь. Лучшая гарантия этого — ваше слово. Дайте слово чести, что вы не предпримете попытки к бегству, и вам будет предоставлена свобода передвижения в пределах наших укреплений.
Оторва ответил:
— Господин генерал, я вам очень благодарен. Но я умру, если не смогу выполнить свой долг.
— Так вы отказываетесь?
— Господин генерал, слово для меня священно.
— Я хорошо это знаю и именно потому прошу вас дать слово.
— Не могу!.. Нет… Я действительно не могу дать вам слово.
— Тогда, вместо того чтобы предоставить вам свободу, почетную для солдата, я буду вынужден заключить вас в каземат.
— Господин генерал, это меня мало беспокоит…
— С вами будут обращаться, как с нашими узниками… а мы их по головке не гладим…
— Я понимаю, что меня не будут держать в вате.
— День и ночь вас будут сторожить постовые, которые получат приказ убить вас при первой же попытке к бегству.
— Само собой разумеется.
— Малейшее насилие с вашей стороны, и вас с полным правом приговорят к смерти без промедления и пощады.
— В осажденном городе все приказы должны выполняться неукоснительно.
— И все же вы настаиваете на своем отказе?
— Да, господин генерал! И простите меня за то, что я так дурно ответил на вашу доброту. Я должен честно сказать вам, что использую все возможные средства, чтобы совершить побег… чтобы снова занять свое место в строю… пусть даже часовые будут стрелять в упор.
— Вы — храбрый и честный солдат! Я сожалею о тех строгих мерах, которые буду вынужден к вам применить… Но, будь я на вашем месте, я действовал бы так же.
— Но, видите ли… Может быть, все-таки есть способ все уладить.
— Я был бы очень рад. Что вы имеете в виду?
— Генерал Боске хорошо относится ко мне. Вы разрешите мне ему написать?
