Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана
Он поднял голову и увидел сквозь дым, как Оторву втаскивали в амбразуру.
— Беда!.. Оторву захватили!..
Переведя взгляд на землю, Питух различил Понтиса, который пытался ползти на руках и коленях, волоча искалеченную ногу.
— Тысяча чертей!.. Тебе плохо?.. Бедняга!.. Сюда, братцы, сюда!
Буффарик, с непокрытой головой, перепачканный кровью, вынырнул из дымного облака, которое стлалось по земле, затеняя рождающийся день.
— Что такое? Что тут у вас?
— О, сержант! Если б вы видели! Оторва!..
— Я видел… сейчас мы ничем не можем ему помочь… Бедный малый!..
— Помогите мне унести Понтиса! Не оставлять же его русским!
— Само собой! Взвали его мне на спину!
— Спасибо, сержант… спасибо, Питух… — пробормотал раненый, теряя сознание.
— А мне кого тащить? — спросил Питух.
— Эту бабу… взвали ее тоже на спину, — ответил Буффарик.
— Мало того, что эта шельма наделала бед своими гранатами…
— Ты глуп, а еще горнист! Давай, давай делай, что говорят!.. В нашем распоряжении ровно две минуты. Со всех сторон трубят отступление… Вот-вот набегут русские и прикончат нас…
— И что же?
— Ничего! Я иду первым, тащу Понтиса, а ты идешь за мной след в след… с чертовой куклой на горбу… я тебе уже сказал. Если русские станут стрелять, язви их в душу, баба тебя прикроет… все равно как тур из мяса и костей.
— И хитры же вы, сержант!
— Не болтай! Помоги мне взвалить беднягу на спину… смотри, он без памяти… Давай, бери бабу и вот так, сторонкой… пошли!
И зуавы заспешили со своим тяжелым грузом, обходя воронки, каркасы туров, завалы и чудом ускользая от града пуль. Понтис был без чувств. Дама в Черном оставалась недвижима, и Питух рассудил про себя: «Если она в самом деле померла, я оставлю ее, как только поутихнет стрельба».
Они оставили позади еще метров пятьдесят, и раненая тихо застонала.
— Смотри-ка, — заметил горнист, — заворковала. Значит, точно — живая.
К Буффарику и Питуху присоединились солдаты из разных частей. Они ускорили шаг, спеша укрыться на французских позициях. Сигналы к отступлению звучали еще громче, и русские начали охотиться за теми, кто замешкался.
Сержант и горнист время от времени останавливались, чтобы перевести дух. Товарищи пожимали им руки и подшучивали над Питухом, мягко говоря, в нескромных выражениях. Питух тоже не лез за словом в карман. Отбиваясь от шутников, он говорил:
— Смейтесь сколько вашей душе угодно, но эта баба — настоящий солдат. Как-никак это по ее наущению захватили Оторву, это она покалечила Понтиса, да и мне от нее досталось… И при этом держится под огнем, как наши ветераны с тремя нашивками.
— Ничего себе!.. Да, с ней небось трудно поладить и дома, — отозвался кто-то из солдат.
Наконец они добрались до Зеленого холма. Буффарик и Питух были совершенно вымотаны. Раздробленная нога бедного Понтиса бессильно болталась, кости расходились и трещали. Дама в Черном пришла в себя, застонала и попыталась протестовать.
Яркое июньское солнце осветило картину только что закончившейся бойни, пушки, повернутые в сторону Малахова кургана, окровавленные штыки, почерневшие от пороха лица, веселые цвета французских мундиров.
Дама в Черном обвела все вокруг блуждающим взглядом и вскрикнула:
— Кто вы? Куда вы меня несете?..
— Я — капрал Питух, горнист… несу вас в лазарет.
— Оставьте меня… я хочу уйти…
— Мадам, — тихонько отозвался горнист, — вы не сможете сделать и двух шагов… будьте же благоразумны… вы тяжело ранены… В лазарете о вас будут заботиться, как о принцессе… там лечит доктор Фельц.
Княгиня гневно прервала его:
— Я вам сказала — оставьте меня!
Горнист поставил ее на землю, поддерживая здоровой рукой.
— Вы упадете! — сказал он.
Дама в Черном, бледная как смерть, с залитым кровью корсажем, с неподвижной и покрасневшей до самых ногтей рукой, наконец осознала серьезность своего положения. Ее раздробленная рука, тяжелая как свинец, доставляла ей жестокие страдания.
Она хотела возразить, но боль пересилила ее несгибаемую волю. Захваченная в плен, искалеченная, она ничего не могла сделать. К тому же она понимала, что победа на стороне французов, и ее сотрясала холодная дрожь.
Сквозь слезы, хлынувшие из глаз, она увидела быстро приближавшийся экипаж. Не доезжая двух шагов, экипаж, украшенный двумя трехцветными флажками, остановился, позвякивая бубенцами. Две проворные фигурки соскочили на землю. Это были подросток в костюме зуава и молоденькая девушка.
Дама в Черном еле стояла на ногах, и девушка подхватила ее.
— Роза! — еле слышно прошептала раненая. — Роза, дитя мое, это вы… я умираю…
— Нет, мадам! — воскликнула девушка с волнением, неожиданным для нее самой. — Вы не умрете… мы вас спасем… я буду за вами ухаживать.
Дама в Черном улыбнулась страдальческой улыбкой и послушно, как ребенок, отдалась заботам Розы.
С помощью своего брата Тонтона, юного барабанщика, Роза внесла Даму в Черном в коляску и возвратилась к отцу, который держал на руках раненого Понтиса.
— У тебя найдется местечко для нашего друга, не правда ли, Розочка? — сказал капрал, с любовью глядя на дочь.
— Папа, милый папа! А ты не ранен? О, я так счастлива! Бедный Понтис! Мы о нем позаботимся!
Уложив зуава рядом с Дамой в Черном, отец и дочь бурно, от души обнялись.
— А Жан? — тихо спросила Роза, боясь услышать плохую весть о своем любезном друге.
— Ничего страшного… как бы тебе сказать… Понимаешь, он в плену…
— Он? В плену? Это значит — он мертв…
— Клянусь тебе — нет! Он вернется, и скоро… Я уверен… Его обменяют на полковника… Генерал Боске все устроит…
— Питух, хочешь глоток? — спросил Тонтон своего друга горниста, у которого рука продолжала кровоточить.
— Мы называем это: лекарство для внутреннего употребления… За твое здоровье, малыш! Сержант, выпьешь?
— Мы это заслужили, старина! А ну, по второй!.. Наливайте, я угощаю! А ты, Розочка, моя ласточка, скорее в лазарет… И не унывай, все будет хорошо.
Пока Питух потягивал из своего стакана, Буффарик сказал ему:
— Тебе надо сходить на перевязку. Рука у тебя серьезно повреждена. Тонтон пойдет пешком, и для тебя в коляске найдется место.
Питух беззаботно махнул рукой и добавил:
— Мне бы траншею вместо лазарета, лавочку мадам Буффарик вместо аптеки и новый инструмент, чтоб протрубить сигнал атаки при первой же схватке, — и через неделю я буду здоров!
— Питух, мой мальчик, ты — храбрец из храбрецов… это говорю я, сержант Буффарик, а я знаю толк в таких делах. Я тотчас доложу капитану о твоем бесстрашии и о твоей ране.
