Генри Хаггард - Возвращение Айши
Описать ее не в моих силах, могу лишь сказать, что мелодия внушала непонятный ужас — и в то же время была необыкновенно упоительна. Она струилась из черной дымящейся бездны, где еще недавно висела огненная завеса, и все росла, ширилась, умножая отголоски, — то слышался отдельный, небесно-прекрасный голос, то согласный хор, то воздух сотрясался от громовых звуков, будто одновременно играла целая сотня органов.
Разнообразная, величественная мелодия вобрала в себя и выражала всю гамму человеческих чувств; впоследствии я часто думал, что этот гимн, пеан возрождения, в своем всеобъемлющем богатстве, широте порывов вполне мог бы символизировать бесконечную изменчивость, многоликость духа Айши. Но были в этой мелодии, как и в ее духе, преобладающие темы: могущество, страсть, страдание, тайна и красота. Не вызывало сомнений и основное содержание этого песнопения, кто бы его ни исполнял. Это была история великой души во всех ее превращениях: поклонение, поклонение, поклонение божественной владычице.
Звуки неземного песнопения постепенно слабели — так слабеет аромат курений, возносясь к высоким расписным сводам собора, — и наконец с печальными всхлипами они замерли где-то в глубинах пропасти внизу.
На востоке блеснул первый луч восходящего солнца.
— Занимается заря. Смотрите! — сказал спокойный голос Ороса.
Луч пламенным мечом рассек небо у нас над головой. Затем стал быстро снижаться. И вдруг упал — но не нас, ибо мы находились в укрытии, а на выступ скалы с самого края.
И там — о чудо из чудес! — нашим глазам предстало небесное видение: фигура женщины в одном-единственном одеянии. Женщина, казалось, спала, глаза ее были закрыты. Или, может быть, она была мертва — ее лицо напоминало маску смерти. Но вот на ней заплясал солнечный свет: под тонким покрывалом засияли большие, точно у изумленного дитяти, глаза; на белой, цвета слоновой кости груди, а затем и на бледных щеках заиграли алые краски жизни; на ветру затрепетали черные вьющиеся волосы, которые облекали ее наподобие одеяния; сверкнула голова драгоценной змеи, что обхватывала ее стан, вместе с волосами.
Что это — иллюзия или же сама Айша — точно такая, какой она вошла в крутящийся Столп Пламени в пещерах Кора? У меня и у Лео подкосились колени; обняв друг друга за шею, мы бессильно опустились на каменный пол. И тогда заговорил голос, что был слаще меда, нежнее, чем шелест вечернего ветерка в тростнике, — и вот что он сказал, этот голос:
— Иди ко мне, о Калликрат, я хочу возвратить тебе искупительный поцелуй веры и любви, который ты мне только что подарил.
Лео с трудом поднялся на ноги. Пошатываясь, точно пьяный, он подошел к Айше и в избытке чувств пал перед ней на колени.
— Встань, — сказала она, — это я должна стоять перед тобой на коленях. — И протянула руку, чтобы помочь ему встать, все время что-то нашептывая ему на ухо.
А он все никак не вставал: то ли не хотел, то ли не мог. Она медленно нагнулась и притронулась губами к его лбу. Потом поманила меня. Я тоже хотел опуститься на колени, но она не позволила.
— Нет, — сказала Айша своим мелодичным, так хорошо памятным мне голосом, — тебе ли стоять в позе смиренного просителя? В обожателях и поклонниках у меня никогда не было недостатка. Но где я найду себе другого такого друга, как ты, Холли? Приветствую тебя. — И, склонившись, она коснулась губами и моего лба, только коснулась, чуть-чуть ощутимо.
Ее дыхание было напоено ароматом роз, ароматом роз веяло от прекрасных локонов; стройное тело мерцало, словно жемчуг; голова была увенчана слабым, но хорошо заметным сиянием; ни один ваятель не создал ничего более прекрасного, чем рука, поддерживающая покрывало; ни одна звезда в небе не сияла более чистым и ярким светом, чем ее задумчивые, спокойные глаза.
И все же, даже когда ее губы прикоснулись к моему лбу, я не ощутил ничего, кроме божественной любви, где не было места человеческим страстям. Не без стыда признаюсь, что это не всегда было так, но теперь я старый человек, чуждый плотских соблазнов. К тому же Айша назвала меня своим Хранителем, Защитником, Другом, поклялась, что вместе с ней и Лео я буду обитать там, где умирают все земные страсти. Повторяю: чего же мне еще желать?
Айша взяла Лео за руку и увела его с открытой площадки под каменный навес; оказавшись в тени, она вздрогнула, как будто ей стало холодно. Помню, что, заметив это, я обрадовался: значит, она все же земная женщина, хотя и в божественном облике. Жрецы и жрицы простерлись ниц перед ее новообретенным великолепием, но она жестом велела всем встать и благословила их всех, возлагая руку на голову каждому.
— Мне холодно, — сказала она. — Дайте мне мантию. — И Папаве набросила ей на плечи расшитое пурпурными узорами, истинно царское одеяние — такое надевают во время коронации.
— Нет, — продолжала она, — на холодном ветру дрожит не моя прежняя плоть, которую мой господин вернул мне своим поцелуем, — дрожит мой дух, овеянный суровым дыханием Судьбы. О мой любимый, мой любимый, не так легко умиротворяются разгневанные горные Силы, даже если и кажется, будто они смилостивились и простили; и хотя отныне никто не посмеет насмехаться надо мной в твоем присутствии, я не знаю, долго ли нам быть вместе в этом мире, может быть, лишь короткий час. Но пока мы не покинули мир, будем наслаждаться жизнью, осушим до дна кубок радости, как испили чашу горя и позора. Это место мне ненавистно: здесь я перенесла более тяжкие муки, чем любая женщина на земле или призрак в самом глубоком аду. Оно не только мне ненавистно, но порождает недобрые предчувствия. Я хотела бы никогда больше его не видеть.
И вдруг она с яростным видом повернулась к Шаману Симбри, который стоял рядом, скрестив руки на груди.
— О чем ты думаешь, колдун?
— О Прекрасная! — ответил он. — Мои мысли омрачены смутной тенью грядущего. Ведь я обладаю даром, которого лишена ты со всей твоей мудростью, — даром прозрения; и я вижу здесь мертвого человека…
— Еще одно слово, — перебила она с гневом, вызванным, видимо, тайным страхом, — и этим мертвецом будешь ты! Не напоминай мне, глупец, что теперь я снова могу освободиться от ненавистных древних врагов; смотри, как бы я не пустила в ход меч, который ты вкладываешь в мою руку. — Только что такие спокойные и счастливые, глаза ее полыхали жгучим огнем.
Старый колдун почувствовал их грозное могущество и попятился назад, до самой стены.
— О великая Повелительница! Я приветствую тебя, как и прежде. Да, как и в те далекие времена, о которых ведаем только мы двое, — пробормотал он, запинаясь. — Я ничего не могу добавить: лица мертвого человека я не видел. Знаю только, что здесь будет покоиться новый Хан Калуна, как час назад лежал тот, кого поглотило пламя.
