Багдан Сушинский - Путь воина
— Что бы все это могло значить? — проскрипел зубами Стефан Потоцкий, обращаясь к киевскому воеводе полковнику Чарнецкому [23].
— Нужно помнить, что перед нами — командующий, которого обучали не во французской военной академии, а в иезуитской коллегии, — спокойно ответил тот.
— Не думал, что вы — иезуитоненавистник.
— Готовя своих воспитанников к выживанию в сложном мире, сотканном из интриг, подлых убийств и войн, иезуитские наставники прежде всего воспитывают в них адское многотерпение и сатанинскую невозмутимость. Перекрыв нам доступ к воде, за каждый глоток которой мы вынуждены платить жизнями наших солдат, лишив возможности пополнять провиант, он теперь истощает нас морально.
— Эй, капитан! — развернул Потоцкий коня в сторону стоявшего неподалеку командира саксонских бомбардиров. — Ну-ка, развейте эту свиту залпами из орудий!
— Это ничего не даст, ваша светлость, — усомнился Чарнецкий. — Куда важнее понять, что задумал этот казачий иезуит, почему сегодня он вдруг прибег к параду своего воинства.
— Если наши пушки ничего не дадут, что же тогда, по-вашему, даст?
Чарнецкий молча взглянул на командующего. Этот юный аристократ чем-то напоминал ему эллина — закованный в латы, крепко сбитый темноволосый воин, предпочитавший идти в бой без шлема, поскольку знал, что его кудри служат офицерам таким же ориентиром, как полковой штандарт. А еще — загорелое волевое лицо, на котором каждая линия была нанесена с истинно божеским пониманием мужской красоты, но в котором уже сейчас прочитывалось нечто роковое и недолговечное.
— Только не ядра. Возможно, они и распугают свиту Хмельницкого, но не заставят сойти с пьедестала его самого. И не изменят его намерений.
— Так что же мы должны предпринять? — нервно попытался уточнить Потоцкий.
— У нас остается только один выход, — заговорил доселе молчавший королевский комиссар Шемберг, — оставить весь обоз, налегке неожиданно ударить на заслон, выставленный со стороны леса, и, прорвав его, уходить в степь по правому берегу Днепра. Возможно, коронный гетман уже где-то неподалеку, так что наш маневр окажется очень кстати.
— Если он неподалеку, тогда есть смысл дождаться его в лагере, — возразил полковник Сапега [24],?командовавший небольшим польско-литовским отрядом ополченцев.
— Не слышу вашего ответа, господин Чарнецкий, — настаивал на своем командующий, стараясь не тратить времени на полемику с Шембергом и Сапегой.
— Пока что мы должны учиться вести себя так, как ведет себя Хмельницкий. И напрасно вы считаете, что он готовится к бою. По-моему, наоборот, хочет, чтобы мы привыкли к его появлению перед нашим лагерем и смирились с ним. Он ждет тех самых выстрелов из орудий, без которых не может обойтись наш с вами польский гонор. А после этого приблизится к нам на расстояние пистолетного выстрела, храбро взберется на вал и предложит перемирие. Предложит, сжалившись над нами, с истинно церковным великодушием великого полководца.
Они стояли у самого вала, на возвышенности, на которой, за редутами, находилось пять мощных орудий, готовых разметать любой строй. И не будь рядом Чарнецкого, генерал Потоцкий давно разразился бы несколькими залпами.
— Пальните же, пальните, ваша светлость, — уступил его душевным терзаниям полковник. — Иначе нам еще долго не вывести их гетмана из состояния этой военно-иезуитской пытки.
Саксонцы тотчас же пожертвовали несколькими ядрами, уложенными у позиций по обе стороны от холма, однако на Хмельницкого они не произвели абсолютно никакого впечатления, хотя кто-то из его свиты был убит, кто-то ранен. Зато, как только орудия умолкли, гетман спустился с холма и, сопровождаемый свитой из двадцати офицеров и стольких же недавно перешедших на его сторону украинских драгун, не спеша направился прямо к тому месту, где стояло командование польского корпуса. Потоцкий и Чарнецкий многозначительно переглянулись. Но Потоцкий — растерянной, а Чарнецкий — иронично-победной улыбкой, которой хотел напомнить, сколь удачно ему удалось спрогнозировать поведение казачьего гетмана.
— Разрешите вновь ударить, господин генерал, только теперь более прицельно, — появился рядом с Потоцким капитан бомбардиров.
— Раньше нужно было «прицельно», — зло проворчал тот.
— Для поражения любой цели нужна пристрелка, — объяснил ему артиллерийский офицер. — Мы ее произвели, теперь позвольте ударить залпом.
— Вы же видите, что командующий казаков идет к нам как парламентер, — процедил «польский Македонский». — Или вам такое понятие не знакомо?
Метрах в ста от лагеря Хмельницкий движением руки остановил свою свиту и охрану, а сам еще больше приблизился к валу. Теперь его мог поразить любой поляк, у которого сдали бы нервы или который бы решился выстрелить в гетмана, не имея на то позволения своего командующего. И Потоцкий признал, что нужно обладать истинно иезуитским хладнокровием и верой в свою судьбу, чтобы столь отважно и безоглядно рисковать собой.
— Я вижу перед собой командующего войсками, генерала Стефана Потоцкого? — спросил Хмельницкий по-польски.
— Он перед вами, — ответил Чарнецкий, видя, что с ответом молодой граф Потоцкий не спешит.
— Я уже посылал своих парламентеров. Поскольку их миссия не удалась, теперь, как видите, явился лично. Хочу подтвердить, что не желаю проливать кровь ни польских воинов, ни своих казаков.
— Если вы этого не желаете, — с презрением ответил Потоцкий, — так уведите свою взбунтовавшуюся голытьбу, сложите оружие и заставьте старшин вновь присягнуть на верность королю.
— Вы уверены, что имеете право диктовать условия нашего перемирия? Вы действительно уверены в этом?! В таком случае то ли я совершенно не смыслю в военном деле, то ли вам известно нечто такое, чего не могут знать мои полковники. Постарайтесь убедить меня в этом.
Прежде чем ответить, Потоцкий вопросительно взглянул на Чарнецкого, затем на Сапегу, раздраженно повертел головой, словно пытался унять зубную боль, и только потом ответил:
— Я предлагаю вам и вашему войску сложить оружие, — в голосе его зазвучали металлические нотки. — Причем сделать это немедленно. В присутствии своих офицеров я обещаю, что добьюсь от коронного гетмана и короля, чтобы ни вы, полковник войска реестрового, ни ваши офицеры казнены не были. Это все, что могу обещать.
Ответ показался Хмельницкому слишком резким и неуважительным. Так мог отвечать только полководец, чувствовавший явное превосходство своей армии. Но Стефан Потоцкий не был тем военачальником, который способен привести сейчас армию к подобному превосходству, и гетман прекрасно понимал это. Единственным проявлением его достоинства стало то, что блефует он уверенно.
