Амеде Ашар - В огонь и в воду
— Если уцѣлѣю, то берегись!
Голова его упала съ глухимъ стукомъ на землю, ноги судорожно вздрогнули, бороздя грязь, и онъ вытянулся недвижимо.
— Убитъ! сказалъ Шиври, склонившись надъ нимъ.
Лудеакъ сталъ на колѣни возлѣ тѣла и положилъ руку на сердце, а ухо приставилъ къ губамъ раненаго.
— Нѣтъ! возразилъ онъ, еще какъ будто бы дышетъ. — У меня душа добрая и я не могу оставить христіанскую душу умереть безъ помощи. Вдвоемъ съ Цезаремъ они прислонили великана къ столбу, поднявъ ему голову, чтобы его не задушило лившеюся изъ горла кровью. Лудеакъ отдалъ справедливость искусству Монтестрюка и обратясь къ Цезарю, сказалъ ему.
— Побудь съ нимъ пока, а я побѣгу къ знакомому хирургу, очень искусному въ подобныхъ случаяхъ… Такого молодца, какъ этотъ, стоитъ сохранить.
Когда пришелъ хирургъ съ носилками для раненаго, Гуго поспѣшилъ уйдти. Патруль или просто городовой изъ объѣздныхъ могъ застать его съ окровавленной шпагой въ ножнахъ надъ тѣломъ человѣка при послѣднемъ издыханіи. Лудеакъ посмотрѣлъ, какъ онъ уходилъ на темное кладбище, закутавшись въ плащъ, между тѣмъ какъ хирургъ осматривалъ раненнаго.
— Не такъ-то, видно, легко намъ будетъ отдѣлаться отъ этого малаго, сказалъ онъ Цезарю… Ужь если капитанъ ничего не могъ сдѣлать, то кто же съ нимъ сладитъ?
— Я.
— Со шпагой въ рукѣ?
— Нѣтъ — развѣ буду вынужденъ безусловной необходимостью — но человѣка можно погубить, и не убивая… У меня не одно средство.
— Гм! я вѣрю только смерти… Знаешь старинную поговорку: убитъ звѣрь — и ядъ пропалъ…
— Поговорка основательная и при случаѣ я ее припомню. А пока все, что я могу тебѣ сказать, это — что если когда-нибудь графъ де Монтестрюкъ женится на Орфизѣ де Монлюсонъ, то это будетъ значить, что Цезаря де Шиври нѣтъ ужь въ живыхъ.
Между тѣмъ хирургъ перевязалъ рану несчастнаго, голова котораго безсильно перевѣшивалась съ одного плеча на другое; прикладывая корпію къ ранѣ, онъ любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крѣпкимъ сложеніемъ капитана.
— Да, говорилъ она сквозь зубы, рана ужасная — весь клинокъ прошелъ черезъ легкое!… прости, Господи! Онъ чуть не насквозь хватилъ! но такой силачъ еще можетъ отойдти — знавалъ я и не такія еще раны, да и тѣ залѣчивались… Все зависитъ отъ присмотра.
И, взглянувъ на Лудеака, докторъ спросилъ:
— Куда понесете вы его? Въ больницу? это все равно, что гробъ ему готовить! Есть-ли у него квартира, гдѣ бы можно было слѣдить за нимъ, не теряя напрасно времени и трудовъ?
— А ручаетесь вы за выздоровленіе?
— Воля Господня, но если отдадите его мнѣ на руки и если ни въ чемъ не будетъ недостатка, то — да, можетъ быть…
— Когда такъ, то берите его и несите ко мнѣ, сказалъ Цезарь носильщикамъ…. Мой домъ и мои люди къ его услугамъ, а если онъ выздоровѣетъ, то вы получите сто пистолей.
— Это, значитъ, вашъ другъ? вскричалъ хирургъ, идя впереди носилокъ.
— Лучше чѣмъ другъ — человѣкъ полезный.
— А какъ починимъ его, то онъ еще намъ послужитъ, прибавилъ шопотомъ Лудеакъ.
XVIII
Спасайся, кто можетъ
Какъ это узнали? Какими путями? Монтестрюкъ не могъ этого понять, но на другой же день, человѣкъ пять знакомыхъ разсказывали ужь ему объ его дуэли на углу кладбища Невинныхъ Младенцевъ. Стоустая молва разнесла вѣсть повсюду. Гуго не скрывалъ правды, но на поздравленія съ побѣдой отвѣчалъ очень просто:
— Полноте! Это искатель приключеній, считавшій меня своимъ должникомъ, а я показалъ ему, что я напротивъ его кредиторъ. Ну! мы и свели съ нимъ счеты, вотъ и все.
Черезъ два или три дня онъ выходилъ утромъ изъ дому съ неизбѣжнымъ своимъ Коклико; къ нему подошелъ мальчикъ, которому онъ не разъ давалъ денегъ, и спросилъ робкимъ голосомъ:
— У васъ нѣтъ, врага, который бы хотѣлъ вредить вамъ?
— Не знаю! А зачѣмъ тебѣ это?
— Да вотъ вчера днемъ какой то человѣкъ съ недобрымъ лицомъ бродилъ здѣсь у насъ и все спрашивалъ, гдѣ вы живете?
— Ну?
— Подождите! Онъ вернулся еще вечеромъ, но тогда ужь былъ не одинъ. Съ нимъ былъ другой, съ такимъ же нехорошимъ лицомъ. Я слышалъ, что они произносили ваше имя. Вы часто мнѣ подавали милостыню, видя, что я такой бѣдный, и еще говорили со мной ласково; вотъ я и подумалъ, что, можетъ быть, окажу вамъ услугу, если стану слушать. Я и подошелъ къ нимъ поближе.
— Отлично, дитя мое! сказалъ Коклико: ты малый-то, видно, ловкій! а что жь они говорили, эти мошенники?
— Одинъ, указывая пальцемъ на вашъ домъ, сказалъ другому. Онъ здѣсь живетъ.
— Хорошо, отвѣчалъ этотъ.
— Онъ почти никогда не выходитъ одинъ, продолжалъ первый. Постарайся же не терять его изъ виду, а когда ты хорошо узнаешь всѣ его привычки, то остальное ужь будетъ мое дѣло.
— Какой-нибудь пріятель Бриктайля, должно быть, хочетъ затѣять со мной ссору, замѣтилъ Гуго равнодушно.
— А потомъ? спросилъ Коклико.
— Потомъ — первый ушелъ, а другой вошелъ вотъ въ ту таверну напротивъ, откуда видна дверь вашего дома.
— Шпіонъ, значитъ! а сегодня утромъ ты его опять видѣлъ?
— Нѣтъ, а какъ только увидѣлъ васъ, то прибѣжалъ разсказать что я подслушалъ.
— Спасибо, и будь увѣренъ, пока у меня въ карманѣ будутъ деньги, и ты будешь получать свою часть; а если теперь тѣ же личности опять прійдутъ сюда и станутъ тебя распрашивать, будь вѣжливъ съ ними и отвѣчай, что ни у кого нѣтъ такихъ регулярныхъ привычекъ, какъ у меня: встаю я, когда прійдется, а возвращаюсь домой, когда случится. А еслибы этихъ свѣдѣній имъ показалось мало, то попроси ихъ также вѣжливо оставить свои имена и адресы: я скоро самъ къ нимъ явлюсь.
Коклико почесывалъ голову. Онъ принималъ вещи не такъ беззаботно, какъ Гуго. Съ тѣхъ поръ какъ Бриктайль показался въ Парижѣ, ему только и грезились разбойники и всякія опасныя встрѣчи. Кромѣ того, онъ не довѣрялъ и графу де-Шиври, объ которомъ составилъ себѣ самое скверное мнѣніе.
— Ты останься дома, сказалъ онъ Кадуру, который собирался тоже идти за графомъ, а особенно, смотри, не зѣвай.
— Останусь, сказалъ Кадуръ.
Потомъ, погладивъ мальчика по головѣ, Коклико спросилъ его':
— А какъ тебя зовутъ?
— О! у меня только и есть что кличка!
— Скажи, какая?
— Меня прозвали Угренкомъ, видите, я отъ природы такой проворный, скоро бѣгаю и такого маленькаго росту, что могу пролѣзть повсюду.
— Ну, Угренокъ! ты мальчикъ славный! Сообщай намъ все, что замѣтить, и раскаяваться не будешь.
И, попробовавши, свободно-ли двигается у него шпага въ ножнахъ, онъ пошелъ вслѣдъ за Гуго.
А Гуго, какъ только повернулъ спину, ужь и не думалъ вовсе о разсказѣ мальчика. Онъ провелъ вечеръ въ театрѣ съ герцогиней д'Авраншъ и маркизой д'Юрсель, которыя пригласили его къ себѣ ужинать, и вернулся домой поздно. Кадуръ глазѣлъ на звѣзды, сидя на столбикѣ.
