Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России - Ника Марш
Если талант удавалось разглядеть рано, то путь «наверх» оказывался вполне возможным. Крепостной генерала Петра Корнилова, Александр Поляков, в отличие от Ивана Дощенникова, никогда не был наказан за свои пробы в живописи. В 1822 году его передали английскому художнику Джорджу Доу в помощники и ученики. И хотя Доу был обласкан российской властью и явно не бедствовал, он воспользовался зависимым положением Полякова, чтобы вычитать из его ежемесячного жалованья 450 рублей – большую часть! Англичанин уверял, что это расходы за еду и съем жилья.
Кстати, именно Доу получил заказ на портреты героев войны 1812 года (обойдя из-за одного недоразумения Ореста Кипренского). Есть основание считать, что часть из этих полотен были созданы… крепостным Александром Поляковым. Но подпись под картинами, конечно, была совсем другой. Трудились у Доу и два других живописца-подмастерья, тоже крепостные: Мякушин и Клюквин. Кто знает, сколько таланта вложили в знаменитую галерею эти простые художники? Их нигде не отметили, не упомянули…
«Живописец у нас был собственный, звали его Григорий Озеров; он был из дворовых людей и с детства имел способность к рисованию. Видя это, Дмитрий Александрович отдал его куда-то учиться, а после того заставлял много копировать и так доучил дома. И хотя этот крепостной не был особенно талантлив, но умел отлично копировать. Впоследствии этого живописца Дмитрий Александрович продал с женой и дочерью Обольянинову по неотступной его просьбе за 2000 рублей ассигнациями… Он плохо знал пропорции, но… был отличный мастер», – вспоминала во второй половине XIX века бабушка помещика Дмитрия Благово.
Семья Елизаветы Яньковой, той самой «бабушки», собирала произведения искусства. У дяди, Ростислава Евграфовича Татищева, имелась солидная коллекция картин. Когда упомянутый Дмитрий Александрович особенно заинтересовался «Кочующими цыганами», он уговорил Татищева отдать ему полотно на некоторое время, чтобы сделать копию. Крепостной живописец Григорий Озеров настолько мастерски выполнил заказ, что впоследствии было сложно отличить, где оригинал, а где подделка. Но на этом таланты Озерова и заканчивались. Когда ему предлагали написать что-либо по собственному выбору, получалось нескладно. Лица признавали криворотыми, фигуры – на редкость нескладными и долговязыми, с пропорциями самоучка знаком не был. Поэтому получалось неуклюже.
Имя этого Григория Озерова широкой публике неизвестно, он остался в истории крепостным самородком и копировщиком и в «большое искусство» не попал. Иное дело – Василий Тропинин, которого сравнивали с самим Тицианом. Полотна этого художника XIX века без преувеличения называют шедеврами. Он писал Пушкина и Карамзина, Самарина и Суханова. И создал целую галерею пленительных женских образов.
Но сначала отбежим немножко назад. В 1793 году восемнадцатилетняя графиня Наталья Антоновна Миних вышла замуж за Ираклия Моркова, дворянина и генерал-майора. В качестве приданого девушка принесла мужу земельные угодья, в том числе и село Карпово Новгородской губернии, где родился и вырос Василий Андреевич Тропинин.
Он был младше графини ровно на год, а его отец управлял имуществом Минихов. Отличный помощник, безукоризненно честный, Андрей Иванович был отпущен на волю. Но… дети остались крепостными.
Талант обнаружился еще в детстве – Василий, если принимался кого-то рисовать, добивался не только отличного портретного сходства, но и умел передавать характер каждого своего персонажа. Сердитые или улыбчивые, кроткие и решительные – в основном на его первых зарисовках были односельчане. А потом, в Петербурге, молодой Тропинин принялся тайком посещать Академию художеств. Он уже сделал выбор своего жизненного пути: он должен только писать картины!
Дать ему возможность учиться упросил хозяина, генерала Моркова, двоюродный брат. Андрей Иванович пообещал, что оплатит обучение Тропинина. Иначе получать знания было нельзя: крепостным был закрыт доступ в Императорское учебное заведение. Только за плату, и только в качестве вольного слушателя. Но это было лучше, чем ничего. За предоставившийся шанс Василий ухватился двумя руками и провел в стенах Академии следующие шесть лет.
Первое признание пришлось на 1804 год: тогда на академической выставке Тропинин впервые показал свою работу. Императрица Мария Федоровна, вдова Павла I, призналась, что поражена талантом. Граф Строганов, являвшийся президентом Академии, велел навести справки о подающим надежды живописце. «Как? Крепостной?» – прозвучал возглас. И последовало обещание: помочь Тропинину обрести свободу.
И вот здесь в полной мере проявилось запоздалое самодурство Ираклия Ивановича Моркова. Вместо того чтобы назвать цену и дать Тропинину шанс, он вызвал его в деревню Кукавку. Талант художника он решил использовать по собственному почину и назначил Василия личным живописцем. Там, в Малороссии, Тропинин женился на Анне Катиной, там же родился их сын Арсений.
Так прошли почти 8 лет, пока не началась война с Наполеоном. В 1812 году Моркова вызвали в Москву, поручили руководить ополчением. Он прибыл туда со всем семейством и имуществом, на одной из подвод ехал и художник Тропинин.
После пожара особняк Моркова перестраивали и расширяли. Василию сразу позволили занять небольшую комнату в графском доме, где можно было бы заниматься живописью. Настоящая мастерская!
В ней он работал с еще большим воодушевлением, чем прежде: писал портреты знакомых, домочадцев графа. Его кисти принадлежит огромное полотно, изображающее семейство Ираклия Моркова. Каждая из шести фигур примечательна по-своему: там и юношеские надежды, и любопытство, и откровенная скука, и барская снисходительность. Развалившаяся фигура в центре – граф и хозяин, с орденами и псом у самых ног. Белой собаке следовало бы изображать смирение, но видно по ней: еще секунда – и убежит! Как сам художник, которому мечталось о свободе.
О Тропинине узнали и стали говорить: «У Моркова во владении – настоящий Тициан!» Посыпались заказы. Сгоревшая Москва заново отстраивалась, наряжалась, становилась еще большей щеголихой, чем прежде. Требовались новые предметы интерьера, картины взамен тех, что пропали в большом московском пожаре… Тропинин был нарасхват. Каждая знатная дама, единожды увидавшая женский портрет его кисти, сразу делала заказ. Наконец в «Отечественных записках» упомянули о Василии, не позабыв добавить, что учился он в Академии художеств.
Но положение вещей не менялось. Графу твердили: надобно отпустить живописца. Человек с такими данными должен шагать вперед! Очевидно же, что это не просто рядовой мастер – этот человек прославит Россию! Однако Морков упорно игнорировал призывы освободить Тропинина и лишь в мае 1823 года дал ему вольную. Одному! Сын и жена оставались крепостными графа.
Он решил оставить семью в заложниках у Моркова и сразу отверг предложение жить в графском доме, как прежде. Теперь он рвался к свободе с удвоенной силой. Сразу обратился в Академию с
