Алексей Шкваров - Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
— Что Епифан? Осиротели мы вновь?
— Осиротели, барин.
— Что дальше-то думаешь? Как жить-то?
— А вы, барин?
— А я…, — задумался Веселовский, — попрошу князя Урусова отправить меня куда подале от места этого. Крепости новые закладывать, что ли… На войну хочу я, одним словом. Нет мне покоя боле.
— А я, барин, хотел просить тебя…
— Так проси!
— Отпусти меня с казаками на Дон вольный. Смена им обещана, вот и уйду с ними.
— Не держу я тебя, Епифан. Поступать волен как душе угодно. Ты ж не крепостной. А от обещания твово, Анне Захаровне данного, я тебя освобождаю. Не уберегли мы Машеньку…, — опять капитана начали душить рыдания. — Не уберегли ни ее, ни кровинушку нашу…
Неделю спустя подошла к крепости конница князя Урусова. Атаман Лощилин обсказал ему как все было. Нахмурился князь, рукой потер лицо скуластое, запыленное. Хлестнул плетью себя по голенищу. Спросил коротко:
— Где капитан?
— Да вона. На берегу. Который день уж сидит, на воду смотрит.
Князь сам нашел Веселовского на Яике. Без парика сидел капитан, без кафтана. Голова пораненная, в повязке белой с кровью проступившей, потемневшей от времени.
— Алексей Иванович, — тихо обратился к нему генерал-поручик.
— Да, ваше сиятельство, — не оборачиваясь, сказал капитан.
— Крепость я собрался закладывать в верховьях Яика — Уйскую. Пойдешь туда с отрядом?
Капитан обернулся, посмотрел на князя, поднялся медленно, встал вровень.
— Пойду, — ответил твердо.
— Тогда собирайся. Казаков возьмешь самарских с собой сотни две, да подполковник Арсеньев, с Верхнеяицкой, роту солдат даст с пушкой. — Князь намеренно ничего не говорил о случившемся.
— А донские? А Лощилин? — вспомнил вдруг Веселовский.
— На Дон уходят. Как обещал. Смена им пришла — казаки малороссийские. 849 служивых. Вот по крепостям их и расселяю, — ответил князь.
— Слава Богу, дождались. — Веселовский, ничего боле не говоря, повернулся и, даже не спрашивая разрешения, молча побрел в крепость.
— Беда, вот ведь беда какая! — покачал лишь головой Урусов.
Выступили дня через два. Казаки донские, а с ними и Епифан, уже облаченный в чекмень казачий, с саблей, но и с неразлучным топором, сердечно попрощались с капитаном. Обнялись, поцеловались троекратно. Поклонились казаки капитану.
— Прощай, барин, — сказал Епифан.
— Дай Бог, свидимся, — добавил Лощилин.
— Прощайте, братцы, — поклонился им Веселовский, и донцы повернули на Яицк, чтоб по степям выйти напрямую к Волге, а там, через земли калмыцкие, и к Дону-батюшке ближе.
Веселовский вместе с отрядом Урусова дошел до Красно-Самарской, что переименовали уже в Татищеву крепость, а там разделились. Князь с войском двинул на Самару, а Веселовский, со знакомым ему уже атаманом Василием Могутным повернули направо и пошли вверх по Яику. И потянулись версты… От Бердской крепости, Оренбурга будущего, до Орской крепости, Оренбурга бывшего, целых 265. Одна за одной.
Привалы делали на местах, казакам знакомым, насиженным, как они говорили. Камни грели в кострах, да по-башкирски потом пекли на них лепешки. Здесь, через три года, при тайном советнике Иване Неплюеве и редуты возникнут, и крепости — в одном конном переходе друг от друга: Нежинский редут (в 17 верстах от Оренбурга), Красногорская крепость (в 30 верстах), Вязовский (в 27) и так далее, до самого Орска. Два дня передохнули в Орской крепости и повернули строго на север. Темной стеной уже поднимались слева горы Уральские — Камнем называемые. А впереди. еще было 314 верст пути. Шли на рысях, стараясь до снега успеть. Веселовский с сотником Могутным ехали, в основном, рядом, впереди отряда, изредка переговариваясь, да не расположен был капитан к разговорам, а сотник, зная о случившемся, и не тревожил его. К десятому октября вышли к Верхнее-Яицкой. Там их ждал уже Арсеньев, заранее приказом извещенный. Не мешкая — зима была не за горами — роту Уфимского полка выделил с поручиком Гребневым, обоз с припасами заготовил и дальше в путь. Еще 75 верст до места, князем Урусовым намеченным. Солдат на подводы рассадили, чтоб отряд быстрее шел. 15-го прибыли. На тот берег переправились — удобнее место показалось. И холмов гряда удачная вал образовывала, природой сотворенный, и берег крутой да высокий с другой стороны. Земли подсыпать совсем немного надо было. Потому все быстро по работам встали. Обоз в кольцо собрали на случай нападения кочевников. Только тихо было вокруг. Ни души. Лес рубить стали. Кто частокол устанавливал, кто связи рубил отдельные, дабы потом в дома превратить по надобности — большие аль малые, кто промежутки меж холмами засыпал землей, вал выравнивая. Работа спорилась. И оглянуться не успели в заботах, как крепостца вырисовалась. Отдельно бревна для церкви заготавливали, чтоб потом не торопясь храм возвести. Русскому человеку это первым-наперво — церкву поставить да молитву сотворить.
Верно и неизменно слово Твое, реченное некогда в утешение маловерным: «Вот Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобой Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь» (Нав. 1,9).
Скоро и снег выпал. По первопутку уходили казаки в лес за дичью разной. По вечерам собирались в кружок возле костров, песни пели грустные, протяжные:
Да как по утречку рано пробуждался,Да с травушки, с мелкой муравки росой умывался,Да тонким шитым полотенчиком утирался.Да Московскому Чудотворцу он молился,Да на все четыре стороны поклонился,Да вы здоровы ль, мои молодцы казачки, спали, ночевали,Да я-то один добрый молодец спал-то нездорово,Да приснился мне, добру молодцу, сон нехороший:Будто бы я, добрый молодец, ходил по край синя моря,Да левой ноженькой в море оступился,Да правой рученькой за куст сохватился,За тот куст за рябину.
Веселовский часто присаживался к огню послушать. Казаки теснились, принимая капитана. Он сидел молча. Песня нравилась ему. Вспоминал детство, Ладогу, волны огромные, гладь безбрежную. Лишь однажды спросил Могутного:
— Отчего про море поете? Вы там были?
— Не-а. Казаки исетские занесли. А нашим понравилась. Вот и поют. Хорошая песня, аж за душу берет.
— Да, ты прав, сотник. — Веселовский обхватывал руками колени и продолжал слушать, устроившись поудобнее.
Жизнь текла неторопливо. Башкирцы успокоились, замиренные Урусовым, гарнизоны русские больше не трогали. Был водворен совершенный порядок и спокойствие.
Дорого он обошелся башкирам: людьми они потеряли 16634 человека, кто в бою погиб, кто казнен был; на каторгу сослали 3236 человек, да в крепостные раздали 382. Штрафами забрали у них: лошадей — 12283, коров и овец — 6076, а деньгами собрано 9828 рублей. Деревень разорено 696[23].
