Древняя Греция. От Геракла до Перикла - Андрей Николаевич Савельев
В превосходной характеристике Фукидида, единственного из древних, кто дает Периклу высочайшую оценку и выделяет его из ряда политиков того периода, содержится намек на общее состояние дел в «демократических Афинах». Фукидид говорит о том, что Перикла ценили за несомненную неподкупность. Из этого следует, что «подкупность» – это извечное подозрение на счет политика, которое было присуще афинянам.
Что касается других авторов, то такие авторитеты, как Платон и Аристотель, вовсе не видели какой-то особой значимости Перикла. Напротив, причисляли его к ряду демагогов, виновных в деградации демократии. Лишь склонный к фантазированию Плутарх стал продолжателем позитивной мифологизации фигуры Перикла. Кстати, ему же принадлежит двусмысленное утверждение, что Перикл был внешне похож на тирана Писистрата, и это затрудняло ему политическую деятельность, ибо афиняне, якобы, боялись тирании. Скорее всего, Плутарх был введен в заблуждение идеализированной скульптурной презентацией внешности Перикла, которая была для Греции универсальной, а оттого сходны были лики не только политиков и героев, но и богов. Но даже если представить, что Плутарх не ошибался, то его заявление следует истолковать, исходя из судьбы самого Перикла: гражданам Афин он мог напоминать «золотой век» Писистрата, и это было явно на пользу Периклу. Увы, его поступки далеко не всегда соответствовали божественному облику.
Алкивиад и абсурд демократии
Политическим преемником Перикла можно считать Алкивиада, который воспитывался в его доме, будучи сыном близкого друга Перикла, погибшего в битве при Коронее, и двоюродным племянником Перикла (двоюродного брата матери Алкивиада). В личности Алкивиада авантюризм «народного» политика проявился в таком масштабе, который был неведом даже Периклу. И его усилиями гегемония Афин приходит к окончательному краху.
Пример Алкивиада – это уже пример не столько демократизма, сколько извращенной формы патриотизма, которая при других обстоятельствах могла бы объясняться проблемами, связанными с неразделенной любовью к Родине, а в данном случае – ущербностью афинского полиса, где патриотизму, как это ни покажется кому-то странным, места не было. Собственно слова «патриотизм» у греков не существовало, но существовала установка «сражаться за Отечество», исходящая еще от гомеровских героев и вложенная в уста троянца Гектора.
Мы прекрасно знаем, что Отечество не ограничивается территориальным признаком. Оно также связано с определенной традицией и родовыми связями, которые притягивают человека и возбуждают в нем чувство ответственности и желание защищать родной полис от врагов. Если же полис погружен в кризис, смуту, захвачен неизвестно откуда взявшимися демагогами и проходимцами, то в чем может быть выражена любовь к Отечеству? Куда подвигнет патриота «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»? Если традиция растоптана, если родовые связи подорваны, что должно было связывать древнего грека со своим полисом? Остаются только имущественные интересы и привилегии гражданина? Но это может входить в противоречие с задачей восстановления «аутентичности» условий жизни, идентичности сложившемуся образу Родины. Какими путями?
Афины свой «полисный патриотизм» получили от Солона – от его призывов покорить о. Саламин, которые он облекал в поэтическую форму. Вторая война, призывы к которой повысили популярность Солона, – Первая Священная война за контроль над Дельфами и их сокровищницей. Реформы Солона получили популярность, скорее всего, благодаря именно этой – удачной – экспансии. Провались она – и не было бы ни реформ Солона, ни его славы, вписанной в историю Древней Греции. От Солона деградация афинского общества пришла к Периклу, а от Перикла – к Алкивиаду.
Продолжая авантюристические традиции «века Перикла», Алкивиад выступал против Никеева мира, потом создавал новую антиспартанскую коалицию, которая потерпела поражение в битве при Мантинее (418 г. до н. э.). Он ратовал за организацию афинской экспедиции на Сицилию, где должна была возникнуть новая «кормовая база» для продолжения противостояния со Спартой и ее союзниками.
Понятна горячность молодого политика, убеждавшего сограждан в необходимости новой войны и возможности быстро покорить разобщенные сицилийские полисы. Притом что демократия не предоставляла для Афин никакой стратегии, многие умудренные мужи не рисковали брать на себя ответственность и выглядеть «непатриотично», критикуя авантюру Алкивиада.
Призывая покорить Сицилию, масштабности затеи Алкивиад добился, но от своих противников получил решение об отзыве в Афины для судебного разбирательства. Прекрасно зная, что такое «демократический суд», Алкивиад предпочитает отправиться не на родину, а в Спарту. И там приобрести влияние своими весьма дельными советами по тактике войны с Афинами.
Мог ли Алкивиад из «местечкового» патриота стать патриотом Эллады, могло ли это проявиться в приверженности «проекту Спарты», который спас бы Отечество Алкивиада, распространившись на Афины? В такой трансформации, которая могла быть логичной в других случаях, не хватает акта личного страдания и борьбы за общеэллинскую солидарность. Здесь мы видим только уклонение от «демократического суда», который готов был вынести молодому политику смертный приговор.
Афины в тот момент представляют собой нечто, подобное пиратской республике, которая уже не может жить без грабительских экспедиций. Но сам Алкивиад – участник и инициатор такой экспедиции. В его голове еще нет ничего общеэллинского, никакого понимания столкновения «проектов» – Афинского рабовладельческого и Спартанского аристократического. Но столь же мало привязан Алкивиад и к чисто политическому явлению афинского общества. Оно – только инструмент власти удачливых демагогов, одним из которых стал Алкивиад. А со Спартой его связывает статус проксена (гостеприимца, чужестранного представителя интересов полиса).
При определенных условиях Алкивиад мог использовать свои таланты и связи как инструмент для того, чтобы поход на Сицилию не состоялся. Так же и в истории с Никиевым миром: если бы спартанцы вели переговоры о мире с Алкивиадом, то он, скорее всего, был бы сторонником мира. Но коль скоро эту привилегию получил Никий, то Алкивиад стал его противником – в порядке агональной традиции, которая была столь распространена в Древней Греции с микенских времен.
Доказывая себе, друзьям и врагам свою высшую харизму, Алкивиад яростно принялся за дело против мира со Спартой, подмяв под себя общественное мнение. Получив должность стратега, он нашел пути к коалиции с Аргосом, а потом также и с Мантинеей и Элидой. Новая антиспартанская коалиция сложилась только благодаря энергии Алкивиада – блестящего оратора с божественной внешностью и царственными манерами. В его облике афиняне увидели нового Писистрата, нового Перикла, а союзники – бесспорного лидера. Враги же – крайне опасного конкурента, который грозил своей харизмой сломать «демократические порядки», когда всякое мнение получало своих сторонников, любой абсурд мог дать выгоду. Именно это и было причиной возбуждения судебного преследования Алкивиада – если бы ему удалась Сицилийская экспедиция, в Афины приехал бы уже не стратег, а готовый тиран. И повторился бы «золотой век» Писистрата – в мире со Спартой и Персией, на беду всем
