Алексей Шкваров - Слуги Государевы
Суздальцев сам у кого-то ведро выхватил, на себя опрокинул, и туда, в пламень и дым. Не видно ни черта. Влетел на середину, на карачки опустился. Смотрит мужик лежит бездыханный, на нем рубаха тлеет, под еще два тела женских. Мужика скинул, одну бабу схватил и на выход. А жар нестерпимый, а дышать нечем. Как до порога добрался, сам не мог понять потом. Только шагнул вперед, хватанул воздуха грудью полной, закашлялся надсадно, за спиной, как затрещит страшно. Крыша в зал провалилась. Дыхнуло так сильно, что Петра с крыльца смело. Так и упал с крыльца, вместе с бабой. Долго лежал, откашливался до мокроты. После посмотрел на спасенную. А это девушка оказалась. И лежала она на земле, простоволосая, вся в саже, сарафан белый чуть подгорел, а так, как живая. Только не дышит! Оглянулся, вокруг солдаты его. Изба молельная уж догорает. А запах вокруг страшный. Мясом подгоревшим так и несет. Еще несколько тел бездыханных лежат в рубахах белых, да в сарафанах домотканых. И детишки промеж них.
Сел и заплакал капитан, не в силах подняться.
— За что ты их так, Господи? — Стянули драгуны шляпы с голов, закрестились все.
Посидел Суздальцев на земле, погоревал, да на девушку из огня вынесенную посмотрел. Ох, и красавица! Впопыхах, и не заметил. Волосы русые растрепались, сажы след на щеке одной, да над бровью еще, а само лицо чистое, округлое, нос прямой, только глаз не видно, закрыты. Грудь высокая, стан тонкий. Пригляделся, ан дышит вроде. Наклонился к ней, ухо прижал боязливо к груди девичьей. Вдруг очнется — стыдобища! Замер капитан прислушиваясь. Тук. Тук. Тук. Бьется! Бьется, сердце-то!
— Жива! Жива, братцы вы мои. — Закричал обрадовано. Голову девичью осторожно приподнял, на колено себе положил — чтоб повыше. Волосы поправил. Господи, как красива! Может судьбу свою встретил — мысль мелькнула шальная. Драгуны обступили — нешто правда живая?
— Да живая, живая. — как в бреду повторял Суздальцев. — А ну не загораживайте, рукой свободной замахал солдатам, — воздуху ей надобно поболе.
— Давай, давай красавица наша, приходи в себя. — шептал. В руке ее бумагу приметил. Потянул осторожненько. Освободил, развернул и прочел:
— Столбовая дворянка Анна Сергия дочь Арсеньева… Так вот ты кто, красавица. Аннушка, значит. Анна Сергеевна. — Посмотрел в лицо влюблено.
А тут Наташа очнулась. Открыла глаза свои синие:
— Господи, где я? Что со мной? Люди какие-то вокруг. Нешто в раю, иль в аду я? — мысли роились. Огляделась по сторонам. Сама на земле лежит, а голова на коленях у военного какого-то. А он имя чье-то называет и смотрит так…странно как-то. — Господи, а где матушка с батюшкой? Что с нами было? Где все? Где Досифей? Люди? — вспомнила вдруг — теснота и полумрак храма, иконы, свечи, все на коленях, потом крик страшный общий, треск, огонь, отец на них с матушкой ложиться, к полу прижимает. И дым! — закашлялась сразу тяжко. На бок лечь потянулась. Выворачивало всю. Судорогами живот и грудь сводило. А тот, незнакомец, что рядом, все поддерживал, по головке гладил, приговаривал:
— Ничего, Аннушка, ничего, красавица, жива главное. А там и поправишься.
Откашлялась Наташа. Отдышалась. Встать попробовала, и не смогла сама. Слабость напала, чуть снова на земле не оказалась, хорошо незнакомец подхватил.
— Ты полежи. Полежи, девонька. Тебе нельзя так сразу. Потравилась ты малость дымом дурным, угарным. Пройдет. Телегу быстро, давайте! — драгунам приказал, — увозить ее надобно. Быстрее, быстрее отсюдова. От места страшного.
Подняли Наташу и положили на сено пахучее, дернулась телега, и поплыли облака над головой. Скосила она глаза в сторону и увидела дом их молельный, верней головешки от него. Поняла все. Ни единой слезинки не выкатилось. Окаменела. Ворота проехали и дальше. А на дереве ближайшем мужик повешенный болтается. Скользнула взглядом по нему Наташа:
— Емельян! — узнала безразлично и снова в небо уставилась.
— Сам он. Связать запамятовали. — драгуны пояснили Суздальцеву на вопрос немой. — Покудова мы тут бегали, ворота да двери ломали, воду тащили, он и петлю себе сам сподобил. Прям с лошади не сходя в нее и залез. Потом видать хлестнул, конь-то дернулся, а ентот остался. Висеть.
Уходили драгуны обратно. Никто более из огня не спасся. Одна Наташа.
Глава 20 Последний поход каролинов[27]
Есть страны с горами повыше, есть с морями потеплее, а такого прекрасного, полного озер края нет ни в одной стране к югу от Финляндии и к западу от Московии. Озера здесь разные. На одних ветер волны пенные подымает. Другие, поменьше, все в берегах изрезанных, островками усеяны. Еще больше озер ложбинных, узких и длинных, а уж «глазков», затерянных среди мхов лесных, зарослей тростниковых и болот, просто не счесть. Соединены оны в гирлянды целые, протоками разными, ручьями и речками. По краям топкие болотистые урочища, где всякому заглянувшему черт желает доброй ночи. А вокруг леса дремучие, вековые. Сыро и сумрачно в них. Дорог здесь нет, одни тропинки узкие, да извилистые. Иногда замков развалины встречаются древние, на выросшей вдруг из земли гряде каменной, а все больше деревушки захолустные, на полянках цветастых. То Мазурия — край озер и болот бесчисленных. Ни одна еще армия не пересекала места здешние. Уж больно трудны они для переходов. Жили здесь курпы[28]. Охотники и пчеловоды, рыбаки и дегтяри. Отважные и добрые, красивые и честные. Говорили по-польски, а веру имели евангелическую. Были они потомками храбрых ятвягов, племени героического и воинственного, что долго сопротивлялось псам-рыцарям. Да настал момент, когда сломили их, и в болота загнали. Там и жили теперь курпы. Пекли себе блины гречневые с медом, с грибами, с угрями жирными, что ловили в протоках. От беды в стороне. Кому взбредет в глушь болотную забираться. Нашелся один! И тот всю дорогу читал Библию. Четыре раза целиком! Сам отметил в календаре когда начать и когда закончит. Потом, правда вырвал листок и выбросил.
— Кто-нибудь еще подумает, что я похваляюсь — шепнул Пиперу.
Карл откровенно скучал на таких маршах, ни тебе аллюров быстрых, ни атак скорых, ползет армия по болотам, с кочки на кочку перепрыгивает, колеса пушек вязнут в тине болотной, лошадям по брюхо в воде идти приходиться. Провианта не хватает. Местные жители озлоблены. Понятное дело, будешь ненавидеть, когда последнее отнимут. Шведы-то повадились, войдут в деревню, сперва сразу деньги предложат, за фураж, да провиант, после отберут все. И деньги тоже. Да и женщинам прохода нет. Скольких изнасиловали, а кто сопротивлялся чересчур ретиво, то убивали. Курпы мстили жестоко. Раз в деревне одной, старик-курп сам угощенье выставил знатное. Водки одной целую бочку. Ох и попировали. А на утро еле место нашли, что двести пехотинцев закопать. В могилу общую. Корчились они перед смертью в муках страшных от отравы поднесенной. А старик и бежать не пытался. Сам голову в петлю продел, сам и шагнул с чурбана вниз.
