Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев
— Как ваши успехи? Как поездка к Доктор?
Я коротко рассказал об учебе и о встрече с Доктором.
— Доктор говорил вам, с какой заданий ви будет ехать обратно домой?
Я кивнул.
— Ви будет самостоятельно работайт и имейт дел только с Доктор. Ясно?
— Вполне, — ответил я.
— Для Брызгалоф ви повезет раций, но лично с ним не встречайт. Рацию ви передайт господину Саврасоф, а он даст ее Брызгалоф. И Саврасоф пусть устраивайт Брызгалоф работа. У вас будет другой большой дел. Ви будет работайт так, как работайт немец и как не умеет русский. И ви будет получать большой деньги.
При этих словах я осклабился и поклонился.
Габиш сказал, что под моим началом будет несколько железнодорожников, проверенных на деле. Но ограничиваться этими людьми не следует. Я должен позаботиться о приобретении новых агентов, способных выполнять задания германской разведки. Моя задача — организовать непрерывные систематические диверсии на железнодорожном транспорте, выводить из строя ближайшие к фронту узлы, мосты, водокачки, депо, поворотные круги, стрелки, систему светоблокировки, подвижной состав. Особенно важно создавать «пробки» на узловых станциях.
— Ви должен создавайт массовой диверсионный аппарат, — подвел итог полковник Габиш. — Вам будет помогайт Доктор. Саврасоф надо забывайт, Брызгалоф тоже.
Я заявил, что буду только рад забыть Брызгалова, и поинтересовался, через кого придется мне поддерживать связь с Опытной станцией.
— И через Доктора, и через радиста, — сказал Гюберт.
— Я, я, рихтиг, правильно, — подтвердил Габиш. — Через Доктор ви даете отчет вся диверсионный работа, а через радиста будет передавайт разведывательный информацию.
— Следовательно, вы дадите мне радиста?
— Да, — твердо ответил Гюберт.
— Радист уже есть, — добавил Габиш. — Радист там, ваша сторона. Он ожидайт ваш приезд.
У меня мелькнула догадка, что речь, вероятно, идет о радисте Куркове, связь с которым прервалась.
— Но ми с вами будем еще иметь беседа, — предупредил Габиш, вынул из кармана большой платок, вытер им кончик своего массивного носа и поинтересовался: — Ви курсе событий, происходящий на фронт?
— Примерно, — ответил я.
— Мы у него в комнате поставили приемник, — вставил Гюберт.
— Очень хорошо! — одобрил полковник. — И не надо быть страх, что там есть.
— Я понимаю. Война есть война.
— И очень правильно. Котел Сталинград — блеф. Ми будем Москва. Это тактик фюрер… — Он помолчал и спросил: — Что было у вас с Константин?
Я рассказал буквально то же, о чем доложил Гюберту, то есть, что Константин показался мне подозрительным.
И тут Габиш, подобно Гюберту, пустился на хитрость:
— Ви его встречайт в город?
— Нет, не встречал… — Я хотел было добавить, что встречал Проскурова, но, перехватив предупреждающий взгляд Гюберта, умолк.
— Тогда все есть ерунда, — подвел итог Габиш. — Ми будем проверяйт Константин. Ми не допускайт его учеба. Ви делает…
Габиш вдруг замолк и прислушался. Лицо его исказилось, стало каким-то жалким, беспомощным. Снаружи явственно доносился рокот самолетов, нарастающий, мощный.
— Давайт смотреть воздух, — предложил Габиш и с быстротой, не свойственной его чину и комплекции, выскочил из-за стола.
Гюберт подал ему шинель, оделся сам.
Рокот приближался, ширился, нарастал, и уже тоненько тренькали стекла в окнах.
Во дворе Опытной станции толклись почти все ее обитатели. Я увидел Шнабеля, Рауха, Венцеля, Похитуна, повара, солдат.
Стаяла тихая безветренная ночь, и в тугом, промороженном воздухе, точно шум мощного прибоя, то замирая, то усиливаясь, наплывал рокот моторов. Но в бездонном небесном океане, кроме мерцающих звезд, ничего нельзя было увидеть.
С северо-востока шли тяжелые советские бомбардировщики. Это было понятно по звуку моторов. Это было ясно и мне, и всем обитателям станции.
Однако Габиш, стоявший на крылечке дома, счел нужным сказать:
— Наши идут с бомбежка.
Он сказал это, поправил нервным жестом меховой воротник шинели и начал растирать рукой замерзающие щеки.
Гюберт громко скомандовал по-немецки:
— Выключить движок!
— Гут! — тихо одобрил Габиш.
Среди обитателей станции произошло движение, кто-то побежал в помещение электростанции, и через несколько секунд монотонный стук движка умолк.
Самолеты плыли над нами.
Гюберт сошел с крыльца и остановился посередине двора. Его окружили Шнабель, Раух, Венцель. Я остался рядом с полковником Габишем.
В небе вспыхнули стремительные лучи прожекторов, и тут же затявкали автоматические зенитки. Над городом и южнее его вспыхнули две огромные «люстры». Стало светло, как днем. Я отчетливо увидел каждое поленце дров, сложенных под навесом, ручку на дверях бани, провисающие от снега провода антенны, шевроны на шинелях Гюберта и Шнабеля, каждую морщину на лице Габиша.
Первые самолеты перешли в пике, и их рев перекрыл дикий свист падающих бомб. Огромные вспышки яркого света раскололи ночь. Раздались гулкие взрывы. Земля качнулась под ногами, рубленые домишки заскрипели. Освободившиеся от бомб самолеты чуть не на бреющем полете уносились прочь, на восток, а новые, идущие оттуда, с ревом и рокотом устремлялись к земле.
На Габиша нашел столбняк. Он стоял, как жена легендарного Лота, с помертвевшим лицом, не произнося ни слова.
Гюберт шепнул что-то на ухо Похитуну, и тот со всех ног бросился в дежурную комнату.
Через короткое время он вновь появился на дворе и на ходу громко крикнул:
— Аэродром бомбят у Поточного! Больше десятка самолетов…
Я-то уже знал, что бомбят. Значит, Криворученко передал то, что я сообщил ему устно при первой нашей встрече.
Бомбовые удары следовали один за другим и сериями. За городом бушевало пламя страшной силы, заливая все вокруг зловещим кровавым светом.
