Явдат Ильясов - Месть Анахиты
Красс, оглушенный, спросил:
— Где противник?
— Сурен затаился где-то за Белиссой. Он ждет, когда к нему подоспеет с главным войском Хуруд. Знай, император: когда ломишься в чужой двор, надо сперва убить собаку и затем уж браться за хозяина. Вместе они сильнее. — Сам бывалый разбойник, Абгар засмеялся, довольный сравнением. И именно это сравнение, до предела откровенное, и заговорщицкий смех араба как раз и вызвали у Красса к нему чувство близости и доверия. Абгар знал, с кем имеет дело. — Сурен — собака. Мы быстро найдем его! Я привел пятьсот пронырливых всадников, зорких жителей, следопытов. У них волчий нюх.
— И чего ты хочешь за службу? — спросил с неприязнью Кассий. Не может варвар служить кому-то без выгоды.
— Не так уж много! — улыбнулся Абгар. — Я хочу, под сенью великого Рима, спокойно править своей Осроеной. И чтобы право наследовать царскую власть Рим особым указом закрепил за моими потомками.
Красс, считавший себя далеким от всяческих суеверий, все же верил всегда в удачу. Относя ее, конечно, не на счет какого-то там дурацкого везения; он приписывал, нельзя сказать — без основания, ее своему холодному уму, терпеливости и дальновидности.
И вот она, удача! Он подозревал: помощники исподтишка смеются над ним, не веря в его полководческие способности. И сказал, чтобы им досадить:
— Будет указ. — Он встал. — Веди! Я иду за тобой.
Главное: не ударить лицом в грязь перед Римом, который есть средоточие вселенной, не так ли? Все остальное в мире — лишь приложение к нему.
* * *«Солитудо»…
Безлюдье. Нехватка. Одиночество и беззащитность. Много понятий оно выражает, это латинское звучное слово. Понятий злых и печальных. Но пустыня — из всех наиболее емкое.
…Усталое небо. Не поймешь, какого цвета. Небо должно быть синим, голубым, но здесь его голубизна разбавлена солнцем и пылью, и потому оно кажется желтым. О белизне облаков нет и речи, ибо нет их самих. Ни белых, ни черных, ни серых. Если где-то у горизонта и возникает на краткое время легкое облачко, то цвет у него — оранжевый или сиреневый. Солитудо, солитудо…
Трудно поверить, что в мае солнце может жечь так беспощадно. Когда девушки, выгнав коз на лужок, рвут с задумчивой песней цветы, вьют венки и вздыхают о женихах.
Солнце в этих краях льет на землю горячую жидкую медь. Кожа сгорает от него до мяса. И голова до ослепших глаз наполняется дымящейся расплавленной медью.
— Хорошо! Тепло, — смеется Абгар, отирая медное лицо. — Ветерок дует свежий…
Ветерком он называет раскаленный воздух, который, испепеляя все под собой, течет и течет неустанно откуда-то с юго-востока. Может быть, из самой геенны огненной.
Ни куста нигде, ни травинки, даже чахлой, сухой.
Ни горного склона хоть с какой-нибудь, пусть колючей, но отдаленно похожей на лес высокой растительностью.
Ни горького колодца, ни черного шатра. Повсюду — белесый известняк, блестящий под солнцем в виде угрюмых обрушенных скал, разбросанных глыб, обширных россыпей.
Круглые камни, выщербленные зноем и холодом, кажутся человеческими черепами. Равнина представляется древним ратным полем, сплошь выложенным костями, разбитыми в острый щебень. А черепа и кости людей и животных у бледной тропы, выбеленные солнцем, за три шага неразличимо сливаются с продолговатыми и круглыми камнями и щебнем с режущими краями… Солитудо!
Местами на светлой равнине горбатой спиной допотопного ящера, зарывшегося в прах, выступала песчаная дюна. Иногда сползались вместе, и, приткнувшись друг к другу и выставив гребни, как бы неслышно совещались и враждебно глядели на пришельцев. Порой обступали войско со всех сторон и, выжидательно насупившись, следили за ним.
Тропа терялась под их громоздкими тушами, и, если б не арабы, ее бы вовек не отыскать в этом жарком песчано-каменном хаосе.
Днем равнина расплавлялась с безумным солнцем в один ослепительно-белый шар, и белые шары всю ночь горели в глазах уставших воинов. Ночью она вымерзала и при луне походила на студеное море в гиперборейской Стране мрака, где снег покрыт искрящейся коркой и льдины, налезшие одна на другую, застыли и зловеще окаменели.
И злым духом пустыни, ее мстительным порождением носился повсюду, сверкая белой шелковой одеждой, веселый и неутомимый Абгар:
— Солдаты, вперед за добычей и славой!
Арабы ехали впереди войска. Из них каждый имел при себе бурдюк с водой. Вечерами они на тропе сметали горстью верблюжий помет, оставшийся от давних караванов, и разжигали скудные, но жаркие костры. Ели финики, макая их в топленое масло.
Когда в бурдюках иссякала влага, арабы, выложив углубления в скалах кожами, пропитанными жиром, чтобы не протекали, и набросав камней, собирали в них странно обильную здесь ночную росу. К утру у всех набиралось по полмеха воды. Они у себя дома. Эти не пропадут в пустыне.
Верблюды же напились впрок у Евфрата.
Но легионеры изнемогали от жары и жажды. Свою воду они неразумно выпили всю в первый же день и теперь получали по чашке теплой — из обоза. Воду берегли для лошадей. Добывать питье из воздуха римляне не умели, да и не хватит в пустыне росы на всех. Приходилось лизать по утрам мокрые камни…
Ночью их донимал до зубного скрежета дикий холод. И негде согреться, не из чего разжечь огонь. Питались люди всухомятку. Но шершавый сухарь застревал без воды в шершавой глотке, и все отказались даже от этой еды.
Солдаты опустились до того, что стали шарить у друзей в мешках и уносить их плащи, чтобы ночью им было теплее под своим и чужим.
«И это римское войско? — разводил руками Фортунат. У него, несмотря на новое звание, тоже стащили плащ. — Как оно может завоевать весь мир, чтобы очистить от грязи, как об этом толкует Петроний, если само гниет изнутри?»
Дисциплина, которой всегда славились легионеры, упала. Затевать же обыск, публичную порку — не время…
Семь легионов, прикрытые спереди легкой пехотой и конницей, тащились по гиблой дороге, растянувшись на двадцать верст, — колонна из тысячи человек занимает тысячу локтей пространства, и каждый нес, увязав, на спине все свое снаряжение. Чтобы оно находилось под рукой, ведь противник где-то рядом. Оружие нагревалось, спины разъедал вонючий пот.
По примеру арабов солдаты оборачивали голову обрывками туник — а раньше, бывало, смеялись: мужчины в платках…
Подошвы сандалий измочалились на каменистой дороге, и по ней позади войска тянулся красный след от израненных ног. К нему роями слетались вездесущие мухи — исчадие ада, войско Вельзевула…
Каждый день случался переполох: одного ужалил скорпион, на другого напала змея, кто-то упал, перегревшись. Из когорты в когорту уже бродил темный слух об измене.
