Мишель Зевако - Коррида
«Клянусь Господом Богом! – удовлетворенно усмехнулся он. – Или я сильно ошибаюсь, или вот она – почетная охрана, выставленная Фаустой для своего будущего мужа – короля Испании. Итак, моего дорогого принца охраняют весьма надежно; решительно, я думаю, что он выберется живым и невредимым из того осиного гнезда, куда он так опрометчиво ринулся. В нужный момент эти люди повалят только что подпиленную ими ограду и сразу же окружат того, кого им велено спасти. Все идет хорошо».
Дела Тореро, возможно, были и впрямь не очень плохи, но Пардальяну, наверное, имело бы смысл спросить себя: а все ли складывается гладко у него самого? Но об этом он даже не подумал.
В противоположность многим людям, всегда склонным приписывать себе значение, коего они вовсе не имеют, наш герой был, возможно, единственным человеком, который не знал своей истинной цены. Таким создал его Господь, и таким он наверняка пребудет до самой смерти.
Ему вовсе не приходила в голову мысль о том, что, возможно, охота идет на него самого и что его положение в тысячу раз более опасно, нежели положение того, о ком он так волнуется.
«Все идет хорошо!» – сказал он, думая о Тореро. И, придя к этому заключению, он отчасти потерял интерес к тому, что происходило вокруг него и стал восхищенно следить за великолепными по своему мужеству и хладнокровию тореадорскими выпадами дона Сезара. Тот тем временем довел свой бой до критической точки: он стоял, прислонившись спиной к воротцам, закрывающим выход с арены. Ему в конце концов удалось-таки заманить сюда быка; еще мгновение – и бык в последний раз помчится прямо на него, чтобы с разбегу влететь в узкий загон, который тут же захлопнется.
А вдруг Тореро не сможет вовремя отскочить, не угадает нужный момент, не рассчитает – и поплатится жизнью за свою излишнюю отвагу и настойчивость?
Что ж, ответа на этот вопрос осталось ждать недолго. Скоро все будет кончено. Человек либо выйдет победителем из долгой борьбы, либо же погибнет страшной смертью.
Конечно же, тысячи зрителей, затаив дыхание, смотрели только на храброго тореадора. Пардальян поступил как все и стал внимательно наблюдать за происходящим на арене.
Но внезапно, словно по какому-то таинственному наитию, он обернулся и в нескольких шагах от себя заметил Бюсси-Леклерка; тот глядел на него со злобной улыбкой, как глядит охотник на выслеженную добычу.
– Черт меня раздери! – прошептал Пардальян. – Мое счастье, что глаза этого Леклерка – не пистолеты, а не то убило бы меня, бедного, прямо наповал.
Но для Пардальяна не существовало пустяков, слишком часто именно от пустяка зависело спасение его жизни.
«Любопытно, – сказал он себе, – с чего это вдруг Бюсси-Леклерк оставил окно, где он так удобно устроился, и объявился здесь, на многолюдной площади? Думаю, вряд ли он спустился сюда с единственной целью полюбоваться на мою персону. Быть может, он намерен потребовать у меня реванша, которого безуспешно добивается вот уже столько времени? Клянусь честью, я был бы не прочь нанести ему поражение в присутствии всего испанского двора. После очередной неудачи Бюсси-Леклерк скончается от ярости, и таким образом я освобожусь от него».
Произнеся мысленно эту речь, он зорким и быстрым взглядом, присущим лишь ему одному, всмотрелся в лицо Бюсси-Леклерка; затем он внимательно оглядел тех, кто окружал наемного убийцу, и невольно вздрогнул.
– Я так и думал, – прошептал он с лукавой усмешкой, – этот храбрец Бюсси-Леклерк явился сюда во главе вооруженного отряда… Вот что придает ему такую непривычную уверенность в себе.
Но почти тотчас же он слегка нахмурился и добавил про себя:
«Как могло случиться, что Бюсси-Леклерк командует отрядом испанских солдат? Уж не собирается ли он часом арестовать меня?»
И Пардальян поправив перевязь и положил руку на эфес шпаги, готовый отразить нападение.
Как видим, ему понадобилось немало времени, чтобы обнаружить, что угроза нависла над ним в такой же – и даже в еще большей – степени, чем над Тореро. Теперь его ум заработал, и застать врасплох его было нельзя.
В этот момент раздался гром радостных приветственных криков – толпа славила победу Тореро.
Бык только что дал в последний раз себя обмануть магическим плащом и, полагая, что сейчас он посчитается с тем, кто так долго с редкой отвагой дразнил его, ворвался в специально для этой цели устроенный загон; воротца за ним захлопнулись, и бык оказался крепко заперт.
Тореро повернулся к толпе, приветствовавшей его восторженными возгласами, в свою очередь отсалютовал ей шпагой и направился к тому месту, где, как он давно уже заметил, сидела Жиральда: он намеревался воздать ел при всех почести, преподнеся свой трофей.
В тот же самый миг ограда рядом с Пардальяном рухнула под бурным натиском полусотни дворян и тех, кто притворялся чернорабочими; они давно ждали нужной минуты и тотчас же заполнили арену, окружив Тореро со всех сторон; они якобы желали выразить свой восторг по поводу его победы, а на самом деле собирались заслонить его своими телами.
И в этот же момент солдаты, толпившиеся в круговом коридоре, покинули свое укрытие, вышли на арену и выстроились длинными колоннами; фитили их аркебуз были запалены, они были готовы выстрелить в тесные ряды черни, ошеломленной этим неожиданным маневром.
И тут же навстречу Тореро направился офицер во главе отряда из двадцати солдат.
Но Тореро обступили со всех сторон люди, которые только что повалили ограду; они, не обращая внимания на его яростное сопротивление, – он все еще не понимал, что происходит, – увлекали его совсем не туда, куда он намеревался идти.
И вскоре офицер, полагавший, что будет иметь дело с одним-единственным человеком – тем самым, кого ему было поручено арестовать, офицер, считавший несколько смешным, что его заставили взять с собой двадцать вооруженных людей, начал понимать, что это поручение вовсе не из легких, и теперь не знал, как ему с его двумя десятками солдат управиться с отрядом, вдвое превосходящим по численности его собственный.
Видя, что человек, которого ему велели арестовать, вот-вот ускользнет от него, офицер, бледный от ярости, растерянный оттого, что никак не мог сообразить, к какому средству ему прибегнуть, чтобы успешно выполнить поручение, и все еще уверенный, что все, подобно ему, должны с почтением относиться к власти, коей представителем он является, закричал зычным голосом:
– Именем короля!.. Арестовать!
Он простодушно полагал, что после этих слов все само собой уладится и ему останется лишь протянуть руку, чтобы заполучить своего пленника.
X несчастью для него, люди, готовые принести себя в жертву, не испытывали особого уважения к власти. Они не только не подчинились грубому окрику офицера, который от отчаяния уже начал выдирать волоски из своих седеющих усов, но еще и воскликнули во весь голос – так, что их услышал даже Филипп, до сих пор невозмутимо наблюдавший за этой сценой, – услышал и вздрогнул, как от пощечины:
