Владимир Буртовой - Щит земли русской
— Да… Случится что со мной, вот, у пояса кожаная киса, в ней укрыта грамота князя Владимира, князю Мстиславу писана, в Тмутаракань… Надо дойти непременно… — Первуша силился удержать сознание, но Могута видел, как злой рок занес уже над ратником свой тяжкий меч для неотвратимого удара. — «Кабы простая рана была — остался бы жить Первуша, а коль ядом прошло все тело — кончина близка, и я не в силах ему помочь… Чтоб тебя и после смерти звери по степи таскали, проклятый печенег!» — Могута проглотил брашну, толком не прожевав, утешая, положил руку на левую руку ратника.
— Все обойдется, Первуша! Вот дойдем до Родни, тамошние лекари сделают тебе новую повязку, обмоют рану кипяченой водой…
— Не обойдется, Могута… Я уже ног своих не чувствую, будто отпали они обе… Случись потерять кису, — Первуша умолк, прикрыл глаза, будто потерял нить беседы, а может, сознание куда-то провалилось в темную бездну небытия.
— Так что мне делать, если случится потерять княжью грамоту? — переспросил Могута. Он отложил брашну, со всей силы стиснул левую руку Первуши, словно этим можно было продлить считанные минуты жизни несчастного ратника — вот уже какая-то пугающая зелень стала проступать у Первуши под глазами, полуприкрытыми серо-желтыми припухшими веками.
«Лицо начало опухать», — с нестерпимой горечью заметил Могута, и горькие слезы подступили к глазам. Много смертей видел Могута на своем веку, но вот так, чтобы человек умирал у него на руках от неотвратимой болезни, вызванной ядом — такое случилось впервые…
— Днями следом за мной… к Родне из Любеча с ратниками… сойдет княжий сотник… — Первуша говорил уже с трудом, судорожные спазмы начали перехватывать дыхание, глаза вдруг широко распахнулись, и взор ратника застыл на лице Могуты. Первуша последними усилиями воли пытался удержать сознание, чтобы не впасть в предсмертное забытье…
— Так что же? — Могута тормошил Первушу, смотрел ему в глаза, умолял. — Говори, брат, я все сотворю по воле князя Владимира, говори!
— Чтоб князь Сурбар… в помощь сотнику Сбыславу встал… у Родни. — Резкая нервная судорога прошла по всему телу Первуши, ноги поджались коленями к животу, словно так можно было унять нестерпимую боль, которая, похоже было, рвала несчастного человека на тысячи кусочков.
— Говори, брат, говори! Что еще повелел князь Владимир? Зачем надо ехать к князю Мстиславу в Тмутаракань? Не оставляй в себе ни единого княжеского слова!
— Чтоб князь Сурбар погнал… теперь вместе с тобой… вестника к князю Мстиславу… Возьми княжий перстень, по нему словам твоим… будет полная вера. — Первуша сделал было попытку снять с безымянного пальца левой руки золотой перстень, на котором был выбит ястреб с расправленными крыльями, но не смог этого сделать, слабо кивнул головой, как бы говоря Могуте: «сними сам!» Потом ратник сделал глубокий вдох, оперся руками о скамью, пытаясь привстать на ноги. — Надо грянуть на печенежские вежи из Тмутаракани, чтоб Тимарь… — руки подогнулись, и Первуша обмяк, уронил голову на грудь смяв о платно русую бороду.
Могута до скрежета стиснул зубы, чтобы не разрыдаться горькими слезами утраты, бережно положил пока еще послушное теплое тело ратника на дно челна, перекрестил Первушу по новой вере и осторожно закрыл ему глаза, которые уже не видели сумрачного неба над черной водой вечернего Днепра.
* * *К Родне Могута пристал ближе к вечеру следующего дня, измотав тело в беспрерывной гребле веслами. У берега его тут же встретили дозорные ратники. Как только Горислав, старший в дозоре, узнал, что Могута едет посланцем от князя Владимира к торкам, он тут же объявил:
— Здешний воевода Нетий с конной заставой в отъезде из города. Он самолично следит за печенегами на подступах к Родне, опасаясь их нечаянного набега большой ратной силой. Мы хорошо сведущи, как долго и без пользы для войска своего Тимарь топчет землю под Белгородом. Со злобы может и на Родню всем скопом навалиться! Как там отважные белгородцы, должно, крепкую нужду терпят, — Горислав глянул на челн, но лежащего на дне Первушу не приметил издали. — Ждать будешь воеводу?
— Нет, надобно срочно мчаться к торкам, — решительно объявил Могута Гориславу, добавил: — В челне мой сотоварищ, Первуша. Похороните его по чести он — смерть принял на княжьей службе. А мне коня дайте доброго, поеду далее. Надобно волю князя Владимира передать князю Сурбару. От этой скорости и судьба белгородцев будет решаться, а теперь они в тяжкой бескормице пребывают. Про Белгород мне хорошо ведомо, я сам оттуда. — Могута посмотрел на закатную сторону неба, прикинул — светлому времени быть уже не так долго. Но и мешкать излишне не дело для княжеского посланца, каковым мысленно определил себя Могута. Подумал: «Моим друзьям в Белгороде каждая голодная ночь в большую мýку оборачивается. Каково теперь там брату Антипу с детишками, кузнецу Михаиле, иным друзьям?»
— Добро, — согласился немногословный Горислав, и суровое его лицо на время подобрело — знать скоро конец придет печенежскому нашествию, коль князь Владимир в Киев возвратился! Побегут теперь печенеги с земли Русской! — Горислав осмотрелся, зычно покликал молодого ратника, взял у него отменного, бурнастой[61] масти жеребца, потом, удерживая коня за повод, внимательно наблюдал за Могутой, когда тот вынул из челна кольчугу и бармицу Порвуши и с трудом одел бронь на себя.
— Сгодится, — немногословно одобрил Горислав. — По слухам от дозорных застав, торки от реки Роси кочуют не так далеко, а по нынешнему тревожному времени тем паче жмутся к Родне, опасаясь печенежского набега. Слух был, что Тимарь присылал своих гонцов к торкам, звал с собой в набег на Киев, да те отговорились разными причинами, чем сильно обидели печенежского кагана… Удачи тебе, княжий посланец! Мои ратники проводят тебя поприщ десять, далее им уходить опасно — не сильна пока Родня воинской силой, каждое копье на счету у воеводы нашего.
Могута печальным взглядом проводил четверых молодых ратников, которые, прикрыв почерневшее лицо Первуши белым ручником, по сухому истоптанному песку понесли покойника от Днепра вверх к бревенчатым стенам города.
— Ждите днями воев из Киева. Сказывал Первуша, приведет их княжий сотник Сбыслав.
— Знаю его, — только и ответил Горислав, взял Могуту за локоть и повел вверх по извилистой тропе. Когда поднялись к городским стенам, Горислав приказал пятерым воям проводить Могуту ради бережения до Большого могильного кургана гуннов, а далее не ходить.
— Береги себя в поле, — напутствовал Горислав Могуту. — Коль на тебе княжье повеление, так донеси его до места, думая о тех, кто теперь в твоей руке, а потому и не рискуй излишне!
