Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская
— … Всё, княже. Здесь все, кто жив.
Князь Роман Ингваревич оглядел лица соратников, освещаемые отблесками зимнего заката, пробивавшегося сквозь окна-бойницы детинца. Снаружи доносились гортанные вопли поганых.
— Князя Юрия почему не вынесли с бою?
— Не можно было, княже. Никак.
Князь Роман заскрипел зубами.
— Сколько нас?
— Нисколько, княже.
Да, тоже верно. Несколько десятков бойцов, это уже всё равно что нисколько.
— Воеводу Клыча видел кто?
— Убит воевода. Все убиты.
На чёрных, осунувшихся лицах лихорадочно блестели воспалённые бессонницей глаза.
— Сейчас поганые на приступ пойдут, только лестницы подтащат. Примем последний бой, княже?
Роман Ингваревич яростно сверкнул глазами.
— Примем. Токмо не тут. Тут больше делать нечего. Все за мной! Уходим тайным лазом. Ермил, поджигай!
Белый скакун, брезгливо фыркая, переступал через трупы, на холёной шкуре тут и там виднелись пятна сажи, хлопья которой тучами носились в воздухе. Снег на улицах Рязани стаял от жара, и копыта чуть не по самые бабки проваливались в кровавую грязь.
— Мой Повелитель, вот! — к Бату-хану, сияя раскормленной рожей, пробился Хостоврул, высоко подняв перед собой голову, которую он держал за бороду. — Это князь Ури!
Некоторое время молодой монгол разглядывал отрубленную голову с рассечённым наискосок лицом.
— Хорошо, мой Хостоврул. Хвалю. Всё?
На толстой роже багатура отразилась растерянность.
— Прости, мой Повелитель… я думал…
— Никогда не занимайся тем, чего не умеешь, — поморщился Бату-хан. — Сейчас мне интересно, где этот князь Ури спрятал свою казну. Может быть, ты скажешь, Хостоврул, а? Об этом ты думал?
Хостоврул побледнел.
— Ладно, мой Хостоврул… — вздохнул Бату. — Чего с тебя взять? Иди.
Охранные нукеры расступились, и к Бату-хану подскакал Джебе.
— Город взят, Повелитель. Последние воины-урусы сгорели там, — полководец указал на полыхающий детинец.
— Совсем нет пленных? — удивлённо поднял брови Бату-хан.
— Почему совсем? Девок немало взяли, ещё кой-кого…
— Покажи мне их.
— Да, мой Повелитель.
На рыночной площади Рязани толпа оборванных, исхлёстанных нагайками людей — почти сплошь бабы и девки — затихла при приближении процессии. Не сходя с коня, Бату-хан рассматривал добычу.
— И это всё?
— Всё, Повелитель.
— Пропустите! Я сам, сам!
Двое нукеров подтащили и бросили в снег какого-то растрёпанного уруса.
— Здрав будь, о Повелитель, величайший Бату-хан! Я шёл к тебе, чтобы сообщить важную новость…
— А, Путята… — узнал человека Бату-хан. — Пусть говорит.
Толмач-араб, доселе державшийся незаметно позади, выступил из тени и заговорил, переводя. Пленные прислушивались к непривычному говору.
— Князь Роман с остатними воинами не сгорели в той крепости, — указал на горящий детинец предатель. — Он ушёл через подземный лаз.
— Где выход? — подобрался Бату-хан.
— Прости, Повелитель, то мне неведомо… Тайну ту князь Юрий мало кому доверял…
Выслушав ответный перевод толмача, Бату-хан поморщился.
— Плохо. Солнце садится, и где искать их, неизвестно. Всё?
Вновь забормотал араб-переводчик.
— Он говорит — пока всё, Повелитель. Ещё этот урус говорит, что счастлив принести тебе хоть какую-то пользу.
— Хорошо. Отведите его к кострам и накормите похлёбкой с потрохами.
В толпе пленных внезапно раздался хриплый женский смех. Смеялась полуголая молодая женщина с совершенно седыми волосами.
— Слышь, ты, ососок поросячий… Неужто наш князь потрохов тебе жалел, что ты в холуи к зверю-людоеду подался?
Копыта коней, идущих спорой рысью, взвихривали неплотный свежевыпавший снег, окутывая всадников облаком, отчего Евпатию чудилось, будто вся рать летит в каком-то розовом тумане. Солнце, похожее на раскалённый кусок железа, низко висело над горизонтом, и на него можно было глядеть не щурясь. Кроваво-красный закат охватил полнеба, предвещая на завтра ненастье.
— Слышь, воевода, придержи! Заморим ведь коней-то!
— Некогда, Станята, некогда! Сегодня надо быть в Козельске!
— Остановись, Евпатий! Остынь, говорю!
Черниговский сотник был зол.
— Нельзя так-то, воевода. Безлошадными останемся, что тогда? Не попадём мы в Козельск к ночи. Завтра токмо.
Евпатий Коловрат скрипнул зубами.
— Ты вот что, Станята… Там Рязань в осаде. Один лишний день всё решить может, понятно?
Подскакали другие сотники и старшины, обступили Евпатия.
— Станьша верно говорит, рязанец. Сбавить надобно ход. Не попадём к ночи в Козельск, неча и жилы рвать.
— Погодь, братие… — возвысил голос седой кряжистый сотник. — Ты вот что, Евпатий… К ночи не попадём, да ведь ночью-то тоже идти не заказано. Два часа лишнего ходу, авось мимо города не промажем. Ночи зимние, длинные, хватит и коням на отдых, и нам на сон. Сбавь ход.
Из Евпатия будто выпустили воздух.
— Будь по-вашему, господа черниговцы. Шаго-о-м!
Повинуясь командам, конница перешла на шаг. Усталые кони всхрапывали, мотали головами. Солнце уже почти коснулось горизонта, и Евпатий ощутил лёгкий укол беспокойства — не прогадал ли часом, согласившись ночью идти? Как бы и в самом деле мимо города не промазать, во тьме кромешной…
— Эге-е-ей! — молодой ратник впереди привстал в стременах, указывая рукой куда-то вперёд. — Вона! Козельск уж виден!
…- Вот такие дела у нас нынче, Евпатий. Нет вестей ни из Рязани, ни из Владимира. Сегодня уж двадцатое?
— Двадцать первое, — рязанский воевода хмуро смотрел на огонь, весело плясавший в печи. — Считай, двадцать второе.
— Ну, через три дня в своей Рязани будешь. Кстати, как быть-то намерен, коли в осаде она?
— Способ знаю, — без улыбки ответил Коловрат. — Ты извини, у меня мысли путаются. С ног валюсь.
— Ну-ну… Разъезды ихние уж с нашими сшибались недалече, так что осторожней. Узнают, перехватят на подходе.
— Учту, — снова без улыбки сказал Евпатий.
— Ну, отдыхай, не буду мешать.
Великий князь Георгий Всеволодович сидел, хмуря брови. Рязанский князь Роман сидел на лавке напротив — великая честь, между прочим. Вот только разве дождёшься от этих рязанских благодарности…
— Что скажешь, Роман Ингваревич?
— Прежде всего спасибо тебе, княже, за подмогу своевременную, — князь Роман кривил губы. Великий князь засопел, грозно насупившись, глаза вот-вот метнут молнию. Да только наглому рязанцу, похоже, было наплевать.
— Вывел нас в поле князь наш Юрий Ингваревич. Хотел землю рязанскую от погрома всеобщего да разорения уберечь. Тридцать тысяч с лишком ратных было! Да только татар куда больше. Бились мы крепко, раз прорубились сквозь строй, думали, дрогнут поганые — куда там! На место одного убитого ещё два встают. А нам подмоги ниоткуда… Всех побили, ведь тридцать тысяч войска побили, и лучших витязей, резвецов да удальцов, понимаешь ли ты?! И хоть бы одна сволочь… Никакой ведь подмоги…
