Михаил Зуев-Ордынец - Последний год
Лиза медленно закрыла веером лицо так, что виден стал только ее белый лоб. Из-за веера послышался спокойный ответ:
— Где-то я его видела… Ах, да! На приеме у княгини. Какой-то француз, маркиз Фамилию я не запомнила. А почему ты спросил меня об этом?
— Это подлый и опасный человек!
Лиза равнодушно пожала плечами.
— Ах, так?.. Андрюша, мы увидимся завтра на спуске нашего флага. Я хочу видеть эту печальную церемонию. А теперь, право же, мне надо идти.
Внизу, в вестибюле, Андрей сам накинул на ее плечи кунью ротонду и покрыл ее голову черной кружевной косынкой. Лиза, улыбаясь, вскинула прощально руку. Ротонда распахнулась, сверкнула белизна ее платья, и она исчезла.
В душе Андрея сияло ослепительное солнце, и он знал, что никогда не погаснет этот свет его потерянной и снова найденной любви.
Войдя во двор, Андрей увидел, что Македон Иванович ждет его, сидя на крыльце. У ног капитана лежал Молчан. Еще от калитки Андрей крикнул весело, дурачась:
— Были в соборе, Македон Иванович? Архангелу молились?
Македон Иванович махнул рукой:
— Молился. И пусть господь-бог не обижается, а я прямо скажу — не помогает! Ни разу не исполнилось, о чем я его молил… Встретил я в соборе знакомых горожан и услышал от них, будто передали уже янкам морские котиковые лежбища и в Кенайском заливе, и около Катмайской одиночки, и на Прибыловых островах. Правда это?
— Правда, Македон Иванович.
— А что переданы уже янкам промыслы на речного бобра, на лисиц, соболей, выдр, песцов и на материке — тоже правда?
— Тоже правда.
— Распродали, значит, мать Аляску?
— Не распродали, а в одни руки все попало. Все Астор скупил.
— Вот поди же! Как где горе или несчастье для людей, там и выплывает какой-нибудь Астор! — вздохнул капитан.
Андрей сел рядом и только теперь заметил, что на коленях Македона Ивановича лежит штуцер.
— Македон Иванович, в чем дело? — забеспокоился Андрей. — Почему вы со штуцером?
— Сучковато у нас дело получается, ангелуша Помните свист, когда вы уходили? А часа три назад, когда я из собора пришел, кинулся вдруг Молчан к окну. Встал на дыбки, оперся лапами на подоконник и шипит, как змея. Долго не мог успокоиться. А потом прибежала хозяйкина колошенка, говорит, кто-то на заборе висит, двор и флигель наш разглядывает. Вот мы с Молчаном и заложили здесь пикет. Хотелось мне какому-нибудь варнаку заряд волчьей картечью в зад влепить!
— Весьма подозрительно, — сказал задумчиво Андрей.
— Не весьма подозрительно, а весьма все ясно! Начал Пинк облаву на нас. А посему завтра вечером уезжаем на редут. Там ружья добывать будем. Пока янки не турнут нас оттуда, мы с каким-нибудь шкипером договоримся. Было бы чем платить.
Андрей молчал. В душе стало тоскливо, темно и снова одиноко.
— Я завтра джонку договорю до Якутата. Видели, под нашими окнами мачты торчат? Хозяин, китаец Ванька, мой знакомец. И ваше золото рядом. Я его в старом шлюпочном сарае зарыл. Вот так, ангелуша, и перетакивать не будем!
Андрей понуро молчал. Капитан понял его настроение.
— А ну их, всякие дела! Все дела да дела! — досадливо махнул он рукой. — О себе рассказывайте. Видели ее?
— Видел! — сильно и страстно сказал Андрей, подняв глаза к небу. Он хотел видеть звезды, чистые и яркие, но небо, закрывшись осенними тучами, было пусто и темно.
ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ
Очевидцы отметили в своих воспоминаниях, что утро 18 октября 1867 года [67] было в Ново-Архангельске ясное, солнечное, с небольшим морозцем. Четко видна была покрытая снегом вершина Эджекомба, обещая хорошую погоду.
Деревянные тротуары города скрипели под ногами людей, шедших к замку Баранова. И редкий из проходивших не оборачивался на Громовую Стрелу и Айвику, шедших вместе с Андреем и капитаном Сукачевым. Индейцы были не в диковину на улицах Ново-Архангельска, их немало жило на окраине, в Колошенском поселке. Но молодой вождь, раскрасивший лицо военными, голубой и черной, красками, не мог не обратить на себя внимания. А его живописный наряд атаутла, вышедшего на тропу войны, плащ из серых густошерстных волчьих шкур и шапка из волчьей оскалившей зубы головы заставляли испуганно сторониться не только женщин, но и мужчин. Испуг их был напрасен; у Громовой Стрелы не было оружия. На этом настоял Андрей А вождь, безоружный и всем чужой, не был ни смущен, не напуган. Его мужественное лицо было спокойно и бесстрастно, может быть, чуточку напряженно.
В окнах домов, мимо которых они проходили, видны были жарко пылающие печи, на колодцах калено звенели ведра и перекликались теплые после недавнего сна женские голоса. Над занесенными первым снегом крышами поднимались веселые, пушистые дымы и таяли в нежно-бирюзовом небе. Все было русское, родное: жаркие огни печей, теплые женские голоса, звон ведер, пушистые дымы, бирюзовое небо и неяркое, невысокое солнце. И через несколько часов все это родное, прикипевшее к русскому сердцу, станет чужбиной.
Па подъеме из города на Кекур-Камень открылась бухта, ярко-синяя на солнце, с двумя стоявшими на рейде эскадрами — угольно-черными американскими мониторами и лебедино-белыми русскими крейсерами Берега бухты облепили, сочно блестя на солнце желтой кожей, каяки и байдары индейцев и алеутов, собравшихся сю и, по-видимому, со всего архипелага Александра.
Через ворота Средней крепости Андрей, капитан и индейцы вышли на плац-парад — небольшую выбитую на Кекур-Камне площадь В золотое барановское время здесь под открытым небом пировали первые русские поселенцы. Отсюда, с высоты, видели они и бесконечный океан и бесконечные просторы Русской Америки, выпестованной ими непосильными трудами и великими страданиями.
Сюда приносили кресло, покрытое медвежьей шкурой. и в пего усаживался Баранов, одетый ради веселого дня в малиновый плюшевый кафтан. А вокруг него, прямо на камень плаца, усаживались его сподвижники, зверовщики и зверобои, моряки компанейских бригов и шхун, строители города, лесорубы, кузнецы и пушкари кекурских батарей. И начинался пир, достойный гекзаметров Гомера, длившийся от утренней зари до вечерней. На плац ставился котел с ромом, в котором в обычное время варили кашу на 200 человек. И пей, сколько сможешь, душа меру знает. А когда ямайский ром ударял в голову и в пылкие сердца над Кекур-Камнем, подобно раскату грома, грохотала барановская песня:
Честию, славой сюда завлеченны,Дружбою братской здесь соединены,Станем создавати, дальше занимати —Русским полезен Америки край… [68]
А на следующий день тех, кто с зарей не выходил на работу, купали в этом же котле, но уже не в роме, а в ледяной морской воде, приговаривая: «Делу время — потехе час!.. »
