Москвичи и черкесы - Е. Хамар-Дабанов
Александр, услышав шум, встал с постели и пришел к брату.
– Помилуй, Николаша! – сказал он, войдя, – что у тебя за шум? Ты забыл, что не один живешь в гостинице. Что за гадости!
– Что ж мне делать вот с этим?.. – отвечал Николаша, указывая на Грушницкого.
– Зачем же его приглашал?
– Я не приглашал этого нахала, он – сам насильно вошел.
– Так выпроводи его.
– Я просил его выйти; не хочет, все буянит.
– Так вели его вытолкать, пошли за дворником, за людьми.
– Желал бы я видеть, кто и как Грушницкого вытолкает вон! – сказал адъютант. – Ведь придет же в голову дураку такая глупость.
– Сейчас удовлетворю ваше желание, – отвечал Александр и позвал человека.
– Что вы хотите делать? – спросил Грушницкий.
– Приказать вас вывести, если вы не уйдете добровольно, – отвечал капитан.
– О! Если вы смеете думать, что можете таким образом обходиться со мною, с Грушницким, – молвил он, ударив себя кулаком в грудь, – так я вас проучу!
С этим словом он схватил пистолет, лежавший возле кровати Николаши, и, целясь будто в Александра, выстрелил. Пуля свистнула и, пробив стекло, вылетела через окно на двор. Разумеется, Пустогородов-старший остался невредим. Люди, подобные Грушницкому, не убивают, им необходимо только производить эффект: в том все их честолюбие.
После выстрела адъютант сел на кровать, взял в руки кинжал и, олицетворяя собою Роландо фуриозо, сказал с важностью:
– Первого, кто подойдет ко мне, посажу на кинжал!
Слуга, посланный за людьми, возвратился в испуге.
– Александр Петрович! – сказал он, – по выстрелу из гостиницы побежали за полицией.
Это было справедливо. Неотаки, неусыпный блюститель порядка в своем доме, давно уже знал о происходившем в комнате Николая Петровича. Видя, что дело берет оборот серьезный, услышав наконец выстрел и опасаясь ответственности, он послал дать знать обо всем полиции.
– Прибери скорее свои карты да понтерки; спрячь все это в мою комнату, хоть в печку, – сказал Александр брату; потом, обращаясь к гостям, прибавил: – А мы с вами, господа сядемте в преферанс; другие притворятся, будто держат пари. Исписывайте стол как можно более. Вы, господин Грушницкий, извольте положить кинжал, иначе, ни мало не прикрывая, я выставлю перед полицией ваше поведение во всей его гнусности; в этом даю вам честное слово.
Грушницкий медленно встал, положил кинжал, взял шапку и хотел уйти.
– Нет, теперь не извольте выходить, – молвил Александр, – иначе полиция будет вправе иметь подозрение; надо, чтобы она застала здесь всех, как будто ничего не было.
– Вы разве впустите полицию сюда? – спросил адъютант.
– Как же не впустить после такого шума и пистолетного выстрела ночью, в гостинице?
Стол меж тем привели в порядок; все уселись кругом. Четверо притворялись, будто играют в преферанс, другие держали мнимые заклады, все шло хорошо. Один Грушницкий ходил быстрыми шагами вдоль комнаты.
– Нет, господин Николай Петрович, – сказал он, – я вам этого не подарю никогда; завтра же с вами стреляюсь, не то…
– Я вас прошу, господин Грушницкий, – прервал Александр, – оставить это; право, теперь не время…
– Ни теперь, ни когда-либо не оставлю! – произнес гневно адъютант, ободряясь тем, что его просят. – Завтра же утром стреляюсь с вашим братом насмерть: один пистолет заряженный, другой нет. Если ваш брат откажется от поединка, то, где бы я с ним ни встретился, или убью его как негодяя, или надаю пощечин; заверяю вас в том моим честным словом!
Едва Грушницкий вымолвил эти угрозы, как слуга, вышедший из комнаты, занимаемой Александром, сказал вполголоса капитану:
– Полицмейстер стоит здесь, в передней; не велел о себе докладывать; а на дворе обход.
– Хорошо! Ступай к себе в те же двери, откуда пришел, – отвечал Александр. Немного погодя он закричал:
– Человек!
Слуга явился из прихожей.
– Кто там? – спросил капитан.
– Не знаю-с, какой-то офицер.
– Спроси же, кто он и кого ему нужно?
Слуга пошел и тотчас возвратился с ответом:
– Это полицмейстер; спрашивает постояльца здешнего номера.
– Так проси же его сюда.
Низенький толстый офицер вошел в комнату; в его чертах выражалась простота, подернутая, однако, некоторою хитростью. Он вежливо поклонился всем и сказал:
– Позвольте узнать, кто занимает этот номер?
– Я. Что вам угодно? – спросил капитан Пустогородов, продолжая смотреть в карты.
– Это вы, Александр Петрович! А мне сказали, что здесь стоит ваш братец. – Немного погодя он прибавил: – Вы, верно, меня не узнаете?
Александр, посмотрев на него, вдруг вскочил со стула и бросился обнимать.
– Виноват! Не узнал вас! Господа, рекомендую вам моего старого знакомца, – сказал капитан, обратись к гостям. – Я находился у него в роте, когда был разжалован: этот добрый и благородный человек, спасибо ему, смягчал мне, сколько мог, жестокую жизнь. При нём не должно играть в преферанс; он враг всех коммерческих игр: банк – вот его любимое занятие. Нечего делать, для своего старого ротного командира я заложу фараон, хотя ненавижу эту игру.
– Я перестал совершенно играть в банк, даже и карт не беру в руки с тех пор, как женился, – отвечал полицмейстер. – Слава богу, что вас вижу здоровым, Александр Петрович. Я знал, что вы в городе, хотел было с вами повидаться, но подумал: он теперь капитан, зачем напоминать ему неприятное время!
– Как вам не грешно! Я никогда не забуду, чем вам обязан… Хорошо, что вы более не играете: это была в вас пагубная страсть. Помните ли, как вы меня учили, когда адъютанты начальников метали банк, ставить темные карты и раздирать их, уверяя, будто они убиты? Помните ли, как я упрямился и не хотел задаривать людей, которые в ту пору могли быть мне полезны?
– Как же, очень помню. Я всегда дивился вашему упрямству. Но я заговорился и забыл, что по делу к вам приехал: у вас в комнате слышали выстрел, и с вечера, сказывают, играли в карты.
– Точно. Вот господин Грушницкий… (адъютант смутился, Александр нарочно кашлянул) взял братнин пистолет и, рассматривая его, задел как-то курок; пистолет выстрелил. В карты мы действительно играем с вечера, вы сами нас видите.
– Да! Вы за преферансом! Но мне наговорили, что у вас банк, что игроки между собою перессорились и в кого-то выстрелили из пистолета.
– Если б выстрелили в человека, можно ли в этой небольшой комнате не попасть в него? А вы сами видите, что мы все целы.
– Разумеется. Да как бы мне, Александр Петрович, переговорить с вами
