Иван Дроздов - Митяй в гостях у короля
Каждый из троих сейчас рассуждал примерно так: вот выясню, кого он любит, тогда уж и спланирую, как действовать дальше. Деньгами его, похоже, не заманишь, денег ему и король даст — вот подарили же ему дворец, и посуда вон какая, и охрана, машины… К нему только на симпатиях можно подъехать.
А Гальюновский, как самый скорый на разные коварства и догадки, допускал еще и такую мысль: дурачит он их с этим Митяем. Придумал себе такой псевдоним и потешается над ними, да и над теми, у кого карманы уже вывернул, и над теми, кому еще предстоит расстаться со своими миллионами.
Дмитрий, обращаясь к Герарду, продолжал:
— Злые языки мне говорят: Герард сам себе зарплату определял. Разве можно так, чтобы зарплата одного человека составляла миллион минимальных зарплат? А в самом деле: есть в какой-нибудь другой стране у одного человека такое жалование? А наш царь-батюшка — он сколько получал в месяц?
— Ну, что ты удивляешься! — вскинула на него свои прекрасные глаза Мария. — Мой Аркаша — какой-то министр паршивенький, у Герарда в приемной на карачках ползал, а и то тысячу минимальных зарплат отхватывает. Это у них демократией называется. Чего хочу, то и ворочу.
— Мария Владимировна, душечка, не будь ты такой язвой. Речь идет о законности. Назначил себе такую зарплату — получай. Все законно. Таких смельчаков уважать надо. И ты позвони Митяю, пусть не трогает вкладов господина Герарда. А если и тронет, то лишь в двух банках: в «Нью-Йорк-сити» — там на счету Кибальчиша семьсот сорок миллионов двести тысяч долларов лежит — эти пусть пошлет в Якутию и Ханты-Мансийск, там люди уже замерзать начали, ну, еще со швейцарского счета — в Женеве у него…
Дмитрий окинул взглядом сжавшегося от страха Герарда…
— …пятьсот двадцать четыре миллиона положено — пусть эти пошлет — в Северодвинск, например. Там господин Кибальчиш по заданию американцев завод подводных лодок остановил.
Наклонился к Герарду:
— Вы не возражаете?.. Ну, вот, с вами все порешили. А теперь господин генерал… С ним будет посложнее. У него жена в Одессе русско-израильский банк держит, всю валюту генерал через него пропускает…
— Какие у меня деньги? — трубно зарычал Гусь. — Откуда им взяться?
— Источники? У Митяя все записано: кто, где и сколько вам давал на избирательную кампанию. Все до центика учтено. Вам бы я посоветовал самому отдать государству денежки, а то как Митяй потрошить станет — тут и вскроются все ваши гешефты.
— Я русский! — вдруг вскричал Гусь.
— Русский, русский, только матушка и батюшка вашей женушки Лии Азбестовны в Тель-Авиве проживают. Наш компьютер и эти сведения имеет. И многое другое держит в памяти. Но позвольте! — повернулся он к генералу. — Ваша супруга вполне приличный человек, и даже очень интересная. И процент с украинцев небольшой берет: кажется, двенадцать или четырнадцать годовых. Мы к таким людям претензий не имеем.
Пожалуй, труднее всех давался этот разговор Гальюновскому; он среди российских политиков слыл за бедняка, и с телеэкрана признавался, что до сих пор живет в блочном доме, в квартире из двух комнат, и что одну он только преследует цель: помочь русскому народу, обиженному, оскорбленному и во всем обделенному. Имя у Гальюновского мудреное: Вольф Агамирович, а что такое Агамир — никто не знает. Сам он говорит: я и в глаза не видел папашу; родился и вырос без него. И какой он национальности, не знаю. Но всем известно, что маму он очень любит, мама у него Варвара Федоровна, из поморов, из тех же мест, где на свет появился Михайло Ломоносов. Показывал он по телевизору и Варвару Федоровну, и сестер своих — Машу и Глашу. Розовощекие, златокудрые славянки. Зато и возлюбили же Гальюновского, сразу возлюбили, с первых его публичных выступлений, — и дружно побежали за ним, как стадо баранов. Как же! Он хоть и какой-то Агамирович, а поди как хорошо слово «русский» выговаривает. За время-то советской власти мы свое звание совсем позабыли. Слово «русский» только в пьяном застолье произносили, а если в школе или институте — там и вовсе под запретом это слово было, а тут человек выходит на сцену и громко этак говорит: «русский!» Слово это президент не знает, никто в Кремле не может выговорить, и даже лидер оппозиции — человек с какой-то манчжуро-уйгурской фамилией — и он, выдающий себя за вождя всего народа, не знает, как называется этот самый народ. Слово «русский» говорить он так и не научился. Вначале-то ждали от него: вот-вот научится, ну, еще немного — месяц, другой… Нет, не научился. И стали от него нос воротить. Для народа-то что главное? — скажи ты ему, как говорил Суворов: «Я русский, какой восторг!» И он бы побежал. И в такой бы раж вошел… Все заборы бы переломал. Нет, не назвал их русскими лидер оппозиции, а вот Гальюновский — назвал. И рванулись было за ним, а потом — глядь: один раз в трясину поволок, другой раз… Ну, и поотстали. Уж на что неразумные, а тут подвох разглядели. Увидели, что не зря, выходит, папашу-то его мудреным именем назвали. И остались от Гальюновского слава дурная да деньги в иностранных банках. По ним-то можно судить, кому он служил и куда хотел затащить доверчивых русских.
А вообще-то надо правду сказать: российского политика хоть эфиопом назови — не обидится. Одного он только боится: как бы его с Тель-Авивом не повязали.
Вечером отходил самолет, на котором Дмитрий и Мария летели в Россию вызволять семейство Евгения.
— Господа! — возвестил хозяин. — Мы сегодня вылетаем в Москву.
— Мы тоже, — сказал Гальюновский. — Надеюсь, вы подбросите нас до аэропорта?
— Мы летим служебным рейсом.
— На самолете короля?
— Да. Его величество предложил нам и самолет, и охрану. Сказал об этом с умыслом: пусть не замышляют всякие козни.
— Возьмите же и нас с собой.
— Пожалуйста, но об этом мне нужно договориться…
Набрал номер телефона и изложил суть дела. Разрешение хоть и не сразу, и без удовольствия, но было получено.
И вот они в воздухе. Дмитрий порывается рассказать политикам о цели их путешествия, но Мария дернула за рукав.
— Ни в коем случае!
Дмитрий выразил недоумение:
— Да я и принимал их ради этого.
— Забудь думать! — повторила Мария. — Я знаю, где они. Дмитрий пожал плечами и больше об этом не заговаривал.
В Москве их никто не ждал.
В аэропорту взяли такси и через час были дома. Вахтер в парадном подъезде нимало удивился, заметив в окошке Марию. Он знал ее и уважал. На весь подъезд она одна была тут русская и давала Петровичу, бывшему еще недавно начальником цеха на заводе «Динамо», деньги на содержание его больной жены и четырех детей. Близилась полночь, дом отходил ко сну, но Мария не торопилась подниматься наверх, а прошла вместе с Дмитрием в комнатку вахтера и расположилась на диване, как дома.
