Мика Валтари - Золотое кольцо всадника
Нерон несколько раз видел Эпафродия и слышал то, что говорили о нем и моей бывшей жене. Вполне возможно также, что цезарь, как и многие мои друзья, вплоть до самого моего развода смеялся над моей доверчивостью, и, разумеется, его не могло не развеселить то обстоятельство, что нынче я ходатайствовал за Эпафродия. Но больше всего позабавился он тогда, когда Сабина ввела за руку Лауция, и он смог сравнить волосы и цвет кожи мальчика и Эпафродия.
Я думаю, все происходящее укрепило уверенность Нерона в том, что я очень глупый и легковерный человек. Но это было мне только на руку. Я не мог допустить, чтобы магистрат проверял мои финансовые документы, а если Нерон решил, что Эпафродий благодаря мне разбогатеет, то это было его, Нерона, дело.
К счастью, Нерона увлекла идея очередной раз выказать свою власть, повелев внести имя Эпафродия в списки храма Кастора и Поллукса[43]. Он был достаточно умен, чтобы понять, какой отклик вызовет его поступок в африканских провинциях. Этим он, Нерон, покажет, что все граждане подчиняющейся ему Римской империи имеют равные права, независимо от цвета кожи и происхождения, и что он, их император, стоит выше предрассудков.
Итак, все шло успешно. Одновременно Нерон дал свое согласие на брак Сабины и Эпафродия и на усыновление им мальчика, который официально считался моим сыном.
— Я разрешу ему и дальше носить имя Лауций в честь тебя, благородный Манилиан, — насмешливо сообщил Нерон. — Это так великодушно — передать мальчика в руки его матери и отчима. Как же высоко пенишь ты материнскую любовь, если жертвуешь собственными чувствами, хотя ребенок похож на тебя как две капли воды.
Я ошибался, когда думал, что сыграл злую шутку с Сабиной, переложив на ее плечи все бремя содержания зверинца. Нерон проникся симпатией к Эпафродию и стал оплачивать его самые непомерные счета. Эпафродий добился того, что в новом зверинце Золотого дома животные пили воду из мраморных лотков, а пантеры жили в клетках с серебряными решетками. Нерон платил без малейших возражений, хотя в свое время — когда после пожара непомерно возросли налоги, — мне приходилось выкладывать за воду собственные огромные деньги.
Эпафродий отлично знал, как развлечь Нерона, и подготовил для него несколько весьма своеобразных представлений с дикими животными, которые я не буду описывать тут из соображений приличия. Очень скоро благодаря зверинцу Эпафродий стал богатым человеком и одним из приближенных Нерона.
Мое увольнение от должности положило конец враждебному отношению ко мне горожан. Люди начали потешаться надо мной, и кое-кто из моих близких друзей великодушно решил, что теперь, когда я впал в немилость и сделался объектом насмешек, им следует пожалеть меня. Я не роптал, ибо полагал, что осмеяние лучше ненависти. Клавдия, как это свойственно женщинам, конечно же, не могла оценить моего благоразумия и умоляла меня позаботиться о собственной репутации ради нашего сына. Я старался быть с ней сдержанным.
Терпение мое, однако, могло вот-вот лопнуть. Клавдия, движимая материнской гордостью, захотела пригласить Антонию и Рубрию, одну из старейших весталок, на твои именины, с тем чтобы в их присутствии я признал тебя моим законным сыном, — ведь старая Паулина Плавция, которая могла стать свидетелем, погибла в огне пожара. К этому времени Клавдия уже поняла значение того, что хранилище весталок сгорело, а вместе с ним и все документы.
Клавдия сказала, что тайна, разумеется, будет соблюдена, но она хочет позвать еще и двоих христиан, на которых можно безусловно положиться. Она твердила мне снова и снова, что христиане более других научены молчанию — ввиду необходимости скрывать свои собрания. Я же считал их всех отъявленными доносчиками и болтунами. К тому же Антония и Рубрия были женщинами, и вовлечь их в эту затею, казалось мне, было равносильно тому, чтобы подняться на крышу храма Юпитера и громогласно сообщить всему городу родословную моего сына.
Клавдия долго упиралась, однако я все же сумел убедить ее обойтись без христиан. Что до весталок, то я, подумав, дал согласие на их приход в наш дом. Мне льстило, что Антония, законная дочь Клавдия, признает мою жену единокровной сестрой и назовет тебя Антонианом — в свою честь и в честь твоего великого предка Марка Антония. Правда, настораживало то, что она пообещала упомянуть тебя в своем завещании.
— Даже и не говори о завещаниях! — воскликнул я, желая отвлечь ее от этой мысли. — Ты гораздо моложе Клавдии, а ведь та еще в самом расцвете лет. Мы трое принадлежим к одному поколению, хотя Клавдии уже за сорок; она на пять лет старше меня, и я пока не собираюсь задумываться о завещании.
Клавдии не понравилось мое замечание, но Антония, потянувшись всем своим стройным телом, посмотрела на меня загадочно и вызывающе.
— Думаю, я весьма неплохо выгляжу, — сказала она, — а вот твоя Клавдия несколько поизносилась, если так можно выразиться. Иногда я скучаю по обществу обаятельного мужчины. Я чувствую одиночество после обоих своих замужеств, которые закончились убийством. Люди боятся Нерона и избегают меня. О, если бы они только знали!..
Я понял, что она сгорает от желания рассказать о чем-то. Клавдии тоже стало любопытно. Лишь старая Рубрия улыбалась своей мудрой улыбкой многоопытной весталки. Антония не заставила долго себя уговаривать и с притворной скромностью поведала нам, что Нерон несколько раз очень настойчиво упрашивал ее стать императрицей.
— Естественно, я не могла пойти на это, — сказала Антония. — Я объяснила ему, что у меня еще слишком свежа память о моем сводном брате Британнике и моей сводной сестре Октавии. Щадя чувства Нерона, я промолчала о его матери Агриппине, хотя та, будучи племянницей моего отца, приходилась мне двоюродной сестрой, как, кстати, и тебе, любезная моя Клавдия.
При воспоминании о смерти Агриппины я вдруг сильно закашлялся, и Клавдии пришлось похлопать меня по спине; заодно она посоветовала мне не прикладываться столь часто к кубку с вином. Я послушно кивнул, подумав о несчастной судьбе моего отца, который, напившись, столь удачно выступил в сенате, что сам обрек себя на гибель.
Все еще кашляя, я спросил Антонию, какие доводы привел Нерон, обращаясь к ней с таким предложением. Она посмотрела на меня своими синими глазами, потом поморгала и уставилась в пол.
— Нерон признался, что давно тайно любит меня, — ответила она, — и что именно по этой причине был столь недоброжелателен к моему покойному мужу Фаусто Сулле, полагая его слишком пресным для такой женщины, как я. Возможно, это немного оправдывает его в случае с убийством Суллы, хотя официально он объяснял смерть моего мужа в нашем скромном доме в Массалии исключительно политическими соображениями. Между нами говоря, мой муж действительно поддерживал тайную связь с командирами легионов в Германии.
