Галина Долгая - Шепот Черных песков
– И что? Понял?
Показалось ли Дамкуму, или на самом деле друг его тяжело вздохнул и даже помрачнел…
– Работать надо. Человек без работы, что скотина – ест, пьет, плодится. Привык я создавать что-то своими руками, вот и принялся за свое мастерство снова.
– А-а! А вот мне для творчества свобода нужна… пойми, друг Кудим, не складываются слова в песни, когда сыт и заперт.
– Да кто ж тебя запер? Вон она свобода, ворота открыты каждый день. Ходи, ищи свое вдохновение… или, – Кудим вдруг понял, на что намекал друг, – или дорога снова позвала тебя?..
Дамкум обрадовался сметливости ювелира. Теперь и объяснять ничего не надо – дорога позвала! Чем не слова новой песни?.. Он даже подпрыгнул на месте, как молодой козлик. В порыве радости сжал руку друга.
– Мы с тобой и правда, как родные, с полуслова друг друга понимаем! Не сердись, друг Кудим, но вчера вечером видел я, как караван мимо прошел в Маргуш. Догнал я его, пораспрашивал. Идут они в Хараппу, и мне туда охота. Если у меня будет верблюд, так и беспокоиться незачем – пойду с ними!
Кудим понимающе кивнул.
– Что ж, ты вольный человек, как решил, так тому и быть, хоть жаль мне с тобой расставаться…
– А… – Дамкум хотел сказать «пойдем вместе!», да одумался, – и мне без тебя…
У Кудима потеплело на сердце. Вот есть теперь на свете человек, который будет вспоминать его с радостью, как и он его!
– Что ж, пойдем верблюда готовить? А то как опять убежит, да без клейма!
– С него станется! – развеселился Дамкум. – А с клеймом всяк будет знать, что у него хозяин есть!
* * *Верблюд, которого двум друзьям отдал старик из дальнего селения, оказался на редкость осторожным. То ли чутье у него было отменным, то ли еще что, но в этот день он не вернулся в стойло. Как правило, верблюды с утра до ночи гуляли по пустыне сами, без присмотра. Своя жизнь у них была. Весь день то в одиночку, то стадом бродили они меж барханов или мерили узловатыми ногами узорчатую поверхность такыра, но к ночи неизменно возвращались домой, где, несмотря на время года, их всегда ждала охапка сена или на худой конец порубленные кусты перекати-поля, прозванные в народе верблюжьей колючкой. Да и чан с водой разве найдешь где в пустыне? Ни брести к обмелевшей реке не надо, ни искать воду под толщей песка. Опустил морду в чан и пей, сколько втянешь!
Но верблюд Кудима и Дамкума в этот жаркий день не соблазнился даже водой! Все стадо пришло, а он передумал и, обойдя город стороной, ушел к развалинам – жалким остовам глиняных домов, в которых задолго до пришествия племени Персауха кто-то жил. Видать, в те давние времена Мургаб еще нес свои воды далеко на север, но постепенно ушел в пески, и люди покинули эти места. Без воды не проживешь! Вождь Белого Верблюда нашел иное решение – провел в город воду по трубам. Сколько таких труб изготовили гончары! А сколько дров ушло на их обжиг! Зато город жил! Но с каждым годом приходилось все более удлинять трубы, чтобы дотянуться до вод Мургаба. На всем его пути от столицы Маргуша люди брали воду. Только в городе-храме постоянно поддерживался уровень четырех бассейнов для омовения. А сколько бесценной влаги уходило на поля…
Верблюд – не человек! Ему совсем необязательно пить каждый день. Он может продержаться без воды и день, и два, и три, и даже пятнадцать! А еды и в самую сухую пору в пустыне хватает: и перекати-поле, сорвавшись корня, летает по пескам, и саксаул каждый год новыми побегами обрастает.
До темноты искали друзья своего верблюда. Не нашли, узнали только, что какой-то проходил стороной на север. Но тот ли это, которого ищут, или дикий от своего стада отбился – поди узнай! Дамкум от досады и злости на своенравного верблюда ворочался всю ночь, и, едва забрезжил рассвет, натянул свою рубаху, подпоясался наспех и пошел к развалинам.
Город только просыпался. Женщины по холодку мели дворы, кто разжигал очаг и жарил лепешки, кто проверял, заквасилось ли вчерашнее молоко. Мужчины осматривали свое подворье и тихонько переговаривались с женами. Кто ругался в полслова, кто смеялся, кто просто ворчал или отмахивался от назиданий. Жрецы пели гимны богам, ожидая появления сияющей головы Шамаша, и их голоса будили тех, кто еще пребывал в неге сновидений. Жизнь пробуждалась и тем явственней, чем светлее становилось вокруг.
Дамкум первым вышел из ворот города, открытых ворчливым стражем, и что есть духу помчался к развалинам, дабы верблюд не успел уйти в пустыню – тогда ищи-свищи этого горбача!
Идти по остывшей за ночь земле оказалось приятно. То гладкость утрамбованной глины нежно холодила босые ступни, то песок шутливо щекотал их. По пути певец замечал, как прячутся в норы ночные охотники – ежи, как, ощетинившись длинными иглами, удирают с полей наевшиеся за ночь сочных корешков дикобразы. Ящерки шныряют между кочками, замирая у сухих кустов и становясь похожими на их корявые веточки. Еще час или два, и снова вымрет пустыня до вечера, но, когда спадет дневной жар, и песок, за день разогретый до того, что руку к нему не приложишь, начнет потихоньку остывать, тогда снова все живое повылазит из своих укрытий в поисках еды. А пока нежный свет зари ласкал взор, легкий ветерок ерошил волосы, и Дамкум повеселел. «Найду этого пожирателя колючек, приведу в стойло, клеймо поставлю, дождусь каравана и…» От предчувствия нового похода сердце бродяги сладко защемило.
Солнце только выкатилось в голубенькое небо, а Дамкум уже увидел старые стены. Некоторые возвышались над землей на два кирпича, некоторые все еще держались на высоте роста человека. Дамкум вытянул шею, выглядывая верблюда, и даже забеспокоился, не увидев его сразу. Но вот от длинной тени стены отделилась причудливая тень, и следом за ней показался мощный профиль гиганта: надменная морда над изогнутой вперед шеей, высокие ноги и два торчащих на спине горба! Хвост с кисточкой на конце кокетливо свисал с костистого крупа. Вместе с небольшой, по сравнению со всем телом, головкой с игривыми ушками по бокам он придавал верблюду смешливое очарование, смягчая грозность всего облика. Но то очарование было обманчиво!
– Ага, вот ты где! – возликовал Дамкум и припустился к развалинам.
Величие верблюда, все более освещаемого с тылу восходящим солнцем, спало, как только он услышал голос человека, который за время знакомства доставал его руганью и побоями. Верблюд поджал хвост, сморщил нос и затряс головой, отчего его нижняя губа заходила из стороны в сторону. Крупные зубы обнажились и на темном фоне морды ощетинились корявым частоколом. Верблюд, то ли от страха, то ли угрожая, заорал, да так пронзительно, что Дамкум от неожиданности присел, втянув голову в плечи. Зверюга принял это за испуг и осмелел: вытянул шею и хвост так, что они стали в одну линию со спиной, двумя крутыми волнами изогнувшуюся посередине, еще сильнее затряс головой и еще пронзительней заорал. Дамкум вытаращил глаза и, быстро сообразив, развернулся и дал деру. Но разве убежишь от чудовища?! Верблюд настиг его стремительно. Незадачливый хозяин успел прыгнуть в ложбину за кустом, образованную песчаным наносом. Он сжался в комок насколько позволял круглый животик, обхватил голову руками, пряча лицо от занесенных над ним раздвоенных копыт. Верблюд, утробно крича и разбрызгивая пенную слюну, ударил Дамкума в бок передними ногами, затем наклонился и укусил за плечо, но и этого ему показалось мало. Он развернулся, примерился и… сел на Дамкума. Круп верблюда попал на валик песка, что смягчило давление от недюжего веса. Но, видимо, почувствовав и это, верблюд растопырил согнутые передние ноги и завертелся на заднице, словно старался расплющить недоброго хозяина или сравнять его с землей.
