Жеральд Мессадье - Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда
Бриджмен засмеялся.
— Считайте, что они уже все приглашены!
— Видите ли, Соломон, вам лучше сказать, что вы оказали гостеприимство одному французу, который вернулся из путешествия по Востоку и желает познакомиться с обществом страны, которой восхищается.
— Понимаю, — кивнул Бриджмен.
Работая над портретом, потом готовясь к первому приему в Блю-Хедж-Холле, как отныне называлось жилище Бриджмена, Себастьян совершенно забыл про алмаз. И вдруг как-то после обеда вспомнил о нем.
Он поставил шкатулку на стол, взял щипцы и поворошил землю. Не найдя алмаз сразу, Себастьян уже испугался, что потерял его. Быть может, эта фантастическая земля поглотила камень, кто знает! Наконец, заметив, что щипцы что-то задели, выудил сильно запачканный алмаз; Себастьян протер его. И нахмурился. Камень изменил цвет, приняв светло-желтый оттенок. Он присмотрелся к пятнышкам и удивился еще больше. Самые крупные побледнели, став из черных серыми; теперь изъяны гораздо меньше бросались в глаза. А мелкие и вовсе исчезли: вместо них остались лишь едва различимые матовые пятнышки. Не приснилось ли ему это? Или он и сейчас спит?
Что же она такое, эта иоахимштальская земля?
Себастьян все еще стоял в задумчивости, когда в дверь постучали. Себастьян пошел открыть: оказалось, Бриджмен. Он редко заглядывал к своему молодому другу. По-видимому, хозяина дома, которого сопровождал слуга, что-то очень развеселило.
— Дорогой друг, — сказал Соломон, — должен вам сообщить кое-что необычайное и приятное: как утверждает Уильям, — он кивнул на слугу, — со времени вашего приезда в доме повсюду находят дохлых мышей. А что касается живых, то они, похоже, исчезли. Я подумал, что, быть может, вы знаете разгадку этой замечательной тайны?
Себастьян бросил взгляд на шкатулку, на пол и обнаружил, что кое-где просыпал ничтожное количество земли. Поморгав, он ответил не сразу:
— Послушайте, Соломон, мне надо рассказать вам об одном открытии…
И пошел притворить дверь.
25. СКАНДАЛ
Не прошло и трех месяцев, как граф де Сен-Жермен и Вельдона стал любимчиком лондонского света.
Хоть он и считался французом, а английская аристократия тогда отнюдь не благоволила к Людовику XV, его пригласили на майский бал к маркизу Вустеру, герцогу Бьюфорту. Там Сен-Жермен блеснул, танцуя с дочерью маркиза менуэт, который сам же и сочинил для маленького оркестра за полчаса до того. Этот подвиг вызвал в высшем свете такой восторг, какой способны стяжать лишь подвиги военные. Все восхищавшиеся портретом Соломона Бриджмена стали еще выше превозносить достоинства французского дворянина.
Всех поражали алмазы, украшавшие пуговицы, часы и башмаки графа де Сен-Жермена; знаменитый сапфировый кулон, некогда вызвавший неодобрение Байрак-паши, заблистал еще ярче в ореоле преувеличенных похвал. Однако это были всего лишь дополнительные штрихи к его многочисленным талантам, среди которых больше всего ценилось искусство графа вести беседу.
Уже одни его драгоценности успокаивающе действовали на гостей: этот человек богат, даже очень богат; он вовсе не из тех двуличных, вечно клянчащих в долг иностранцев. К тому же совсем не прожорлив — ест мало и едва касается своего бокала с кларетом. Матери девушек на выданье всерьез задумывались о возможности приобрести титулованного зятя, хоть и француза.
Но главное — графу удавалось одним своим присутствием оживлять даже самый тягостный вечер.
Его ценили тем больше, что он бегло говорил по-английски, а чуть уловимый иностранный акцент лишь добавлял пикантности и экзотики его обаянию — вполне хорошего тона. Речи графа украшала какая-то прелесть. Он бывал на Востоке и описывал пышность Высокой Порты и невыразимую печаль, которая охватывает в Иерусалиме верующего, когда он проходит по Крестному пути. Себастьян польстил склонности аудитории к роскоши и неге описанием скромных трапез — кофе со сластями и ликер из лепестков роз…
— Ликер из лепестков роз! — неизбежно восклицала та или иная дама.
— Дыхание от него остается благоуханным долгие часы, — уверял рассказчик.
Он исторгал слезы даже у мужчин, описывая грусть, с которой сам прошел, шаг за шагом, путем окровавленного бичами Христа к Голгофе.
— Но там ничего не видно, — говорил он, — кроме торговцев с равнодушным взглядом, которые погоняют своих ослов, навьюченных дынями и салатом. Какая же бесконечная грусть вас охватывает тогда! Наша всеобщая история началась именно в этих местах, простота которых сравнима лишь с их величием. И вот сегодня они в запустении под властью людей, которым дела нет ни до Бога, ни до Креста!
Обычно за этими проникновенными словами следовала глубокая тишина.
Графа приглашали раз десять, чтобы послушать этот рассказ. Хотя история, разумеется, была лишь вариацией на тему других рассказов, которые он внимательно прочел.
Но все это еще пустяки. После ужина у виконта Каслри некая певица из театра «Ковент-Гарден», Кларисса Пердью, должна была дать сольный концерт, исполняя под аккомпанемент клавесина произведения Пёрселла. Однако — вот сюрприз! — граф де Сен-Жермен и Вельдона предложил обогатить аккомпанемент скрипкой.
— Но кто же будет на ней играть? — вопросила виконтесса.
— Ваш покорный слуга, мадам.
Всеобщее удивление. Певица встревожилась, что кто-то будет пиликать, портя ее арпеджио, тем более что самозваный скрипач даже не видел партитуры. Но все же, хоть и неохотно, смирилась. Сен-Жермен встал позади клавесиниста, чтобы видеть ноты. На третьем такте пленительная сладостность звуков, которые он извлек из своего инструмента, и талант, с каким смягчал аккорды, оттеняя легато оперной дивы, вызвали почти благоговейную тишину. Конец первой арии был встречен бурными рукоплесканиями, а певица, великодушно признавая, что их удостоилось не только ее сопрано, но и скрипка, обернулась к музыканту и расцеловала его. Аплодисменты удвоились, приветствуя идиллию, рожденную под знаком Муз. Но когда Кларисса Пердью приступила ко второму отрывку, прощанию карфагенской царицы из оперы «Дидона и Эней», вечер вознесся на уровень главных событий столицы и его отголоски докатились даже до двора короля Георга П.
Граф Банати тоже уловил некоторые из них благодаря восторженному письму австрийского посла, адресованному друзьям в Вену; и он поздравил себя с тем, что его агент так верно последовал совету. От самого же Себастьяна вместе с голландской почтой пришло гораздо более трезвое послание:
«Вустер занимается политикой только для того, чтобы поносить Пруссию, а заодно и Францию, чьи территориальные притязания кажутся ему представляющими угрозу для английской безопасности. Когда я танцевал менуэт у него в доме, он мне заявил, что, если бы Франция ограничилась поисками славы только в изящных искусствах, англичане были бы ее лучшими в мире друзьями. Тем не менее его влияние велико, поскольку он стал близок к королю, поддержав его против принца Уэльского Фредерика, который мне кажется сумасбродом.
