Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы-3
Прямо посредине вымощенного древними плитами квадрата, в окружении гурьбы черномазых ребятишек, возвышался средних лет мужчина, облаченный в суконную косоворотку-толстовку, подпоясанную тонким красным ремешком. Что примечательно — белый мужчина. Темноволосый, стриженый «под горшок», с редкой, тщательно расчесанной бороденкой и тонкой полоской усиков под длинным, мясистым, носом. И доброй, по-хорошему умиляющей и притягательной улыбкой. Чистой и искренней. Вот только, серые, пронзительно-острые, моментально оценивающие всё и всех глаза, никак не вязались с образом добренького дядюшки. А перед этой странной компанией, прилипнув к штативу с фотокамерой, напряженно замерла накрытая покрывалом спина в клетчатом пиджаке.
Узрев не самую привычную для этих мест картину, Пелевин удивленно крякнул и покосился на спутников. Полина, раскрыв рот в немом изумлении, не стесняясь окружающих, чесала в затылке, тогда как зулус равнодушно зевнул и пошагал прямиком к мужику в косоворотке. Оттолкнув стоящего на пути фотографа, негр что-то злобно шикнул, но, увидев, что белокожий бородач укоризненно покачивает головой, помог репортеру подняться и даже извинился. Вроде бы.
Полина, так и не закрыв рта, с абсолютно ошалевшим лицом повернулась к Пелевину, но сказать ничего не успела. В трех-пяти шагах от неё, укрывшись от солнца под брюхом радостно повизгивающего Бирюша, на каменных плитах развалилась Фея. А правее от нее, в вершину трехфутового каменного постамента судорожно вцепился облезлый, похоже, местный кот. Абориген регулярно встряхивал разодранными ушами и, недоумевая, почему же ему досталось не только от собаки, но и от кошки, горестно муячил. А когда Бирюш, крутя хвостом, словно гусар саблей, кинулся к хозяевам, кот ошалело взвизгнул, рухнул на землю и стремительно просочился в ближайшую расщелину меж плитами.
Потрепав пса по холке, Алексей тоскливо посмотрел на восторженно пищащую Полину и снисходительно мявкающую Фею, обреченно махнул рукой и направился к европейцу. Судя по всему, белый и есть неведомый «сахиб» из рассказа зулуса и является самой главной лягушкой в этом болоте. И теперь нужно засвидетельствовать свое почтение. Хотя бы номинально. А уж потом думать за кого сию лягушку почитать: за деликатес из меню французского ресторана, или объект охоты для естествоиспытателя. В общем, неважно за кого, лишь бы не за врага, потому как такой вот божий одуванчик может с необычайной легкостью обернуться волкодавом. Да таким, что куда там местным оборотням и прочим чупакабрам.
— Доброго дня, сударь, — остановившись напротив бородача, Пелевин вежливо приподнял шляпу. — Позвольте представиться: Алекс Пелеви — траппер и Полина Кастанеди — естествоиспытатель. Мы тут заплутали чуток…
— И вам добра и здоровья, — раскинув руки в приветливом жесте, расплылся в улыбке «сахиб», — мы всегда рады гостям в нашей скромной обители. Меня зовут дон Педро, — мужчина сложил ладони «лодочкой» и низко поклонился а, это, — распрямившись, он обвел рукой по сторонам город мира и добра «Дом Солнца».
— Дом Солнца-а-а?.. — надув губы, недовольно протянула Полина. — А я думала тут затерянный город затерялся… — Девушка расстроенно шмыгнула носом и почесала кошку за ухом, — нету, Феечка никакого Лулусквабале, сказки это всё.
— Отчего же сказки? — хитро прищурился дон Педро, горделиво опираясь на испещренную незнакомыми письмена глыбу. — Вот он, — бородач последовательно ткнул пальцем в дома и башню вокруг площади, — Лулусквабале — «мертвый город». Создав нашу скромную общину, я прослышал про это место и решил, что вот стоящая задача сделать из мертвого места — место счастья и полгода назад привел единоверцев сюда…
— Вона как оно не задалось-то… — Полина, пройдя несколько шагов, остановилась напротив поросшей зеленью башни и задрала голову вверх. — А мертвых-то не боитесь?
— Живых бояться надо, — фыркнул дон Педро и, полностью игнорируя присутствие Полины, повернулся к Алексею. — А чего отроковица естествоиспытует?
— В основном — мои нервы, — вполголоса по-русски буркнул Пелевин и перешел на английский. — Флору, господин хороший. В основном — флору, ну и изредка, — траппер покосился на угнездившуюся на руках хозяйки кошку, — фауну.
— Лёш, — Полина, недовольная наплевательским к себе отношением, требовательно потянула охотника за рукав, — ты погляди как местные на нас смотрят, чуть ли не облизываются! Может, они тут и вовсе все людоеды людоедские! Вон, как эта, — девушка мотнула головой в сторону стоящей неподалеку миловидной негритянки, — тебя глазами-то пожирает, не иначе, как первым блюдом меню видит!
— Да не похожи они на эдаких, — после длительного осмотра окружающей среды Пелевин сомнением пожал плечами. — Вполне, вроде, цивилизованные.
— Цивилизованные? Как же! — Полина, словно призывая Фею в союзницы, потеребила кошку за загривок. — Помнишь, что Цицерон говорил? Consuetudo est altera natura![25]
— Да откуда ж мне помнить? — вздев очи горе и задрав палец вверх, с притворным самоуничижением пожаловался Леша. — Где Цицерон — и где я? И вообще, de gustibus non disputandum est[26]. Так что ты не словесами умными кидайся, а вызнай половчей, простые они людоеды или эти… как их?.. каннибалы.
— А разница? — Полина, позабыв, что ей полагается сердиться, недоуменно свела брови к переносице. — И те и другие людей едят… Вроде бы…
— Не скажи, — ехидно осклабился Пелевин, отрицательно покачивая головой, — людоеды, оне, обычных людей жрут, а каннибалы — эрудитов. Так что ежели они простые людоеды, то они тебя отпустить обязаны с извинениями и прочими соблюдениями дипломатического протокола. Наверное. Хотя могут и не отпустить, что с них взять: дикари-с, barbarian…
— Зачем плохое о людях говорите, дети? — выловив знакомые слова в незнакомой речи, укоризненно вздохнул дон Педро. — Все люди равны друг другу…
Алексей и Полина дружно обернулись. Дон Педро напялил плоскую фетровую шляпу, эдакий блин с полями, донельзя похожий на старинный испанский шлем, и теперь крайне напоминал Дон Кихота: то же субтильное телосложение, козлиная бородка, нелепые усы и глаза, пылающие безумным желанием облагодетельствовать весь мир.
— Угу, — вновь перейдя на русский, откровенно фыркнул Пелевин. — Правда, некоторые равнее других, а так сплошное человеколюбие. Особенно среди каннибалов.
Дон Кихот Африканский встопорщил бородку, сложил ладони лодочкой и, покачивая головой на каждом шагу, принялся вышагивать по пятачку напротив путников.
— Человекам пристали кротость, всепрощение и доброта бесконечная, — проповедник, дойдя до угла площади, кинул косой взгляд на Алексея и Полю, четко, словно вымуштрованный солдатик, развернулся через плечо и пошагал к противоположному краю. — Потому как добро, порожденное добром, наполняет мир радостью и светом, а зло, бесплодно аки пустошь каменная…
