Вальтер Скотт - Роб Рой
Она помолчала с полминуты, потом ответила твердо:
— Сейчас же оставить Осбалдистон-холл и вернуться в Лондон. Вы, может быть, и так пробыли здесь слишком долго, — продолжала она, смягчая тон, — не ваша в том вина. Теперь же каждый час, что вы здесь промедлите, будет преступлением — да, преступлением; говорю вам прямо: если Рэшли будет долго управлять делами фирмы, можете считать разорение вашего отца свершившимся фактом.
— Как это может произойти?
— Не задавайте никаких вопросов, — сказала Диана, — но верьте мне, виды Рэшли простираются дальше, чем вы думаете. Ему недостаточно приобрести и увеличить капитал. Доходы и владения мистера Осбалдистона он хочет использовать как средство к осуществлению своих собственных честолюбивых и широких замыслов. Пока ваш отец находился в Англии, это было невозможно, но в его отсутствие Рэшли представится много удобных случаев, и он не преминет воспользоваться ими.
— Но как могу я — теперь, когда отец мой лишил меня своей милости и отстранил от дел, — как могу я одним своим появлением в Лондоне предотвратить грозящую опасность?
— Само ваше присутствие сделает многое. Как сын своего отца, вы имеете неотъемлемое право вмешаться в его дела. И, несомненно, вы найдете поддержку у старшего клерка вашего отца, у близких его друзей и компаньонов. Но главное — планы Рэшли таковы, что… — Она оборвала себя на полуслове, точно побоявшись сказать слишком много. Затем опять продолжала: — Словом, они подобны всем эгоистическим и нечестным замыслам, от которых их автор сразу отступается, как только увидит, что за ним следят, что козни его раскрыты. А потому, говоря языком вашего любимого поэта:
В седло, в седло! Оставь сомненье трусу!
Порыв непреодолимого чувства подсказал мне ответ:
— Ах, Диана! Вы, вы советуете мне оставить Осбалдистон-холл? Если так, я и впрямь слишком загостился!
Мисс Вернон покраснела, но сказала с большою твердостью:
— Да, я советую вам не только оставить Осбалдистон-холл, но и никогда сюда не возвращаться. Здесь о вас пожалеет только один друг, — продолжала она, через силу улыбнувшись, — но он давно привык жертвовать своими привязанностями и радостями ради блага других. В мире вы встретите сотню людей, чья дружба будет столь же бескорыстна, но более вам полезна, менее осложнена враждебными обстоятельствами, менее подвержена влиянию злых наговоров и злых времен.
— Никогда! — воскликнул я. — Никогда! Мир никакими дарами не вознаградит меня за то, что я должен оставить здесь.
С этими словами я взял ее руку и прижал к губам.
— Это безрассудство! — проговорила Диана. — Это безумие!
Она старалась высвободить руку, но не слишком настойчиво, так что я продержал ее почти что целую минуту.
— Сэр, послушайте меня, — снова начала мисс Вернон, — и погасите этот недостойный мужчины порыв страсти. Я по нерушимому договору стану невестой Христа, если не предпочту избрать воплощенное злодейство в лице Рэшли Осбалдистона или грубость в лице его брата. Итак, я невеста Господня, с колыбели просватанная в монастырь. Значит, направленные на меня, эти восторги напрасны, они доказывают лишь сугубую необходимость вашего отъезда — неотложного…
При этих словах она внезапно смолкла, и когда заговорила вновь, голос ее звучал приглушенно:
— Оставьте меня тотчас же. Мы встретимся здесь еще, но уже в последний раз.
Глаза мои проследили направление ее взора, и мне показалось, будто качнулся ковер, закрывавший дверь потайного хода из библиотеки в комнату Рэшли. Я решил, что за нами наблюдают, и обратил вопрошающий взгляд на мисс Вернон.
— Это ничего, — сказала она еле слышно, — крыса за ковром.
«Мертва, держу червонец!» — был мой ответ, если бы я посмел дать волю чувствам, которые вскипели во мне при мысли, что в этот час меня подслушивают. Благоразумие и необходимость подавить свое негодование и подчиниться повторному приказу Дианы: «Уходите, уходите же!» — вовремя удержали меня от опрометчивого шага. В смятении оставил я библиотеку и тщетно старался успокоиться, когда пришел в свою комнату.
Сразу лавиной обрушились на меня мысли. Стремительно проносились они в моем мозгу, перебивая и заслоняя друг друга, похожие на те туманы, что в горных местностях спускаются темными клубами и стирают или искажают привычные предметы, по которым путник находит дорогу в безлюдной пустыне. Смутное и неотчетливое представление о грозившей моему отцу опасности от происков такого человека, как Рэшли Осбалдистон; полупризнание в любви, принесенное мною Диане Вернон; подтвержденная ею трудность ее положения, при котором, по давнишнему контракту, девушка была обречена на заключение в монастырь или на подневольный брак, — все это одновременно вставало в памяти, не позволяя рассудку взвесить спокойно каждое обстоятельство и рассмотреть его в надлежащем свете. Но больше всего — оттесняя все прочее — смущало меня то, как приняла мисс Вернон мои изъявления нежных чувств; то, как она, колеблясь между влечением и твердостью, казалось, давала понять, что я дорог ее сердцу, но не имела силы отстранить преграду, мешавшую ей признаться во взаимности. Страх — не удивление, — сквозивший в ее взгляде, когда она следила за колыханием ковра над потайною дверью, означал, что девушка подозревает какую-то опасность, — и не без основания, как я только и мог предположить, потому что Диана Вернон была мало подвержена свойственной ее полу нервозности и вовсе не способна испытывать страх без действительной и разумной причины. Какого же рода были эти тайны, которые смыкали вокруг нее свое кольцо, точно заклятье чародея, и, казалось, постоянно оказывали влияние на ее мысли и поступки, хотя и не ясно было, через кого и как? На этом вопросе и остановил я в конце концов свою мысль, словно радуясь поводу, не проверяя пристойности и разумности моего собственного поведения, заняться чем-то, что касалось мисс Вернон. «Не уеду из замка, — решил я наконец, — пока не выясню для себя, как должен я смотреть на это очаровательное создание, над которым откровенность и тайна как будто разделили свою власть: первая владеет словами и чувствами девушки, вторая подчинила своему темному влиянию все ее действия».
К волнению, порожденному любопытством и тревожной страстью, примешивалась сильная, хотя и не распознанная мною ревность. Это чувство, растущее вместе с любовью так же естественно, как плевелы среди пшеницы, пробудилось во мне, когда я понял, насколько подвержена Диана влиянию тех невидимых существ, которые сковали ее свободу. Чем больше я думал о ней, тем вернее убеждался (хоть и помимо воли), что она по природе своей должна восставать против всякой узды, кроме той, которая наложена глубоким влечением; и во мне шевелилось упрямое, горькое и гложущее подозрение, что такова и была природа тяготевшего над ней влияния.
Мучимый сомнениями, я все сильней и сильней желал проникнуть в тайну поведения мисс Вернон, и, следуя этому мудрому намерению, я пришел к решению, сущность которого, если вам не наскучили все эти подробности, раскроется для вас в следующей главе.
ГЛАВА XVII
Другим неслышный, слышу голос:
«Не медли здесь, не жди!»
Рука, незримая другому,
Мне машет: уходи!
ТиккелЯ уже говорил вам, Трешем, если вы соизволите припомнить, что я не часто разрешал себе вечером зайти в библиотеку, а если заходил, то не иначе, как условившись о том заранее и заручившись согласием почтенной Марты освятить своим присутствием мой визит. Однако это правило молчаливо установилось лишь по моему почину. За последнее же время, когда наше взаимное положение стало еще затруднительней, мы с мисс Вернон и вовсе перестали встречаться вечерами. Поэтому она не могла предположить, что я стану искать возобновления наших встреч, да еще не договорившись наперед, чтобы Марта, как обычно, дежурила на посту; но, с другой стороны, то, что я должен всегда предупреждать, только подразумевалось — прямого уговора между нами не было. Библиотека была открыта для меня, как и для прочих членов семьи, в любое время дня и ночи, и меня нельзя было бы обвинить в нескромном вторжении, как бы ни был неожидан мой приход. Я был твердо убежден, что в этом зале мисс Вернон принимала иногда Вогана или другого какого-то человека, с мнением которого она привыкла сообразовывать свои действия, — и принимала, конечно, в такую пору, когда меньше всего можно было ждать помехи. Свет, мерцавший здесь в неурочные часы, мелькавшие за окнами тени — я сам их наблюдал, — следы, которые, как случалось видеть, вели иногда по утренней росе от двери башни к садовой калитке, странные голоса и призраки, чудившиеся некоторым слугам, в особенности Эндрю Ферсервису, и объясняемые им по-своему, — все как будто указывало, что это место посещалось кем-то, кто не принадлежал к постоянным обитателям замка. И так как этот гость был, очевидно, связан с тайной, тяготевшей над судьбой Дианы, я, не колеблясь, составил план, который мог раскрыть мне, кто он такой и каких последствий, добрых или злых, должен я ждать от его влияния для той, кем он руководил.
