Федор Гайворонский - Последний тамплиер
Герцог долго и пристально смотрел на меня, потом молвил:
— Я даю вам еще один день. Он ваш от восхода до восхода. После завтра утром вы отправитесь в темницу.
— Я просил бы вас, сир, дозволения посетить замок ла Мот, повидаться с женой и детьми. Послезавтра я вернусь.
— Езжайте, граф. Вам принесут одежду и дадут доброго коня. Я предложил бы вам еще парочку слуг, но не хочу, чтобы вы подумали, будто я усомнился в вашей честности. Я обещал, что завтрашний день ваш, от заката до заката, и мое слово — закон. А теперь, позвольте откланяться. Прощайте. Храни вас Бог.
В ла Мот я прибыл после захода солнца.
— Нет, я не позволю тебе вернуться, Жак! — сказала утром Жанна, когда я в подробностях передал ей свой разговор с герцогом, — да пусть сюда явится даже французский король со своим войском, ему все равно не взять крепость! Настало время нарушать клятвы.
— В Шюре томятся мои люди.
— Там томятся предатели. Если бы ты знал, что они говорили о тебе инквизиторам, в каких грехах обвиняли тебя!
— Я знаю, почему они это говорили, как знаю и то, что даже не скажи им я так поступать, они бы все равно, сказали то, что сказали. Так устроен человек. В самые опасные моменты жизни он думает о себе, и только о себе.
— Так что же тебе мешает думать о себе, Жак?
— Мне мешает Галилеянин. Почему он не принял от дьявола все то, что тот ему предлагал, искушая, почему Он выбрал муку? Иисус мог бы стать царем Иудеи, а то и целого Рима, но он стал царем в наших душах.
— Ты же тамплиер, ты знаешь, что все было не совсем так, как написано в Евангелии.
— Да, знаю. Но знать — это одно, а верить — другое. Я очень хочу верить, и еще больше хочу, чтобы поверили другие. Пусть все на самом деле было не так, но пусть когда-нибудь все станет так. Если до сих пор не нашлось никого, кто бы совершил все так, как написано, от начала до конца, то я стану этим человеком и докажу всем, и тем кто знает, и тем, кто верит, что свет горний есть, что он горит в нас, и побуждает совершать поступки, не объяснимые рассудком, но объяснимые сердцем. Я выбираю костер, чтобы тот, кто способен видеть, узрел свет.
Жанна упала на колени, обняла мои ноги и зарыдала. Я поднял ее. Мы вышли в сад.
Прибежали дети — Анна, Марго и маленький Николя. Следом пришла их "матушка" Нелли. Дети расселись у меня на коленях. И хотя суставы, растянутые дыбой, тотчас стали болеть, мне была приятна их ноющая боль. На мои плечи легли ладони Нелли, и в тот же миг я ощутил теплый, но бесконечно тоскливый взгляд Жанны. Она подхватила на руки Николя и вдруг стала очень похожа на седую Марфу, мать Иоанна Предтечи. До обеда я оставался в саду с Жанной, Нелли и детьми. Когда наступил час трапезы, явился слуга и сообщил, что все готово.
Отобедать со мной пришло все население ла Мот, вместе с теми, кто по разным причинам скрывался в замке от солдат герцога. Стояла странная тишина. Люди не ели, а смотрели на меня. Тогда я встал и обошел каждого, раздавая хлеб, кладя в миски мясо, наливая в кубки вино. Они целовали мне руки и прижимались к груди. Они изо всех сил старались не плакать, но у всех, мужчин и женщин, стариков и детей, блестели глаза.
— Ешьте со мной, — говорил я им, — пусть в вас останется что-то от этого дня.
И они покорно ели и пили, словно боясь, что этот день пройдет не оставив никакого следа. Я отменил все работы и просидел с ними в трапезной зале до вечера.
Незаметно ко мне подошел мастер Эдуард.
— Любезный граф, я имею великую честь пригласить вас на собрание нашей ложи, почетным мастером которой вы являетесь вот уже пять лет. Собрание состоится сегодня, после вечернего колокола.
Я согласно кивнул, и когда пришло время и послышался далекий звон, покинул трапезную, пересек двор и вошел в мастерскую, постучав в дверь, согласно обычаю.
— Братья, — говорил я каменщикам, — вы обрели на этой земле защиту и кров, возможность трудиться так, как того требует ваша душа и уровень вашего мастерства. Пусть часовня, которую вы строите не закончена, и я никогда не увижу ее, возведенной "под конек", но фундамент ее прочен и никакие бури, никакие стихии не смогут теперь сокрушить стен, стоящих на столь прочном фундаменте. Я безмерно уважаю ваш неустанный, кропотливый труд, я поклоняюсь вашему мастерству и гармоничным пропорциям узоров и линий, которые вырезаются грубыми инструментами на грубом камне, чтобы обрести совершенную и законченную форму, в которой уже нет ничего грубого и земного. Я отдал вам самое дорогое, что было у меня — своего сына, наследника, потому что знаю — там, где идет беспрестанная битва добра и зла лишь братские узы и братская любовь способны сохранить свет, и донести его до благоприятных времен.
Моя жизнь подходит к закономерному концу. Я сам выбрал свой путь и ни о чем не жалею, потому что сделал много из того, за что не будет стыдно держать ответ перед Господом. Я ухожу с чувством выполненного долга, унося в сердце, в том числе, и частицу тепла вашей братской любви.
Мы помогали, как умели, Великому Архитектору строить его незримый храм. Что смогли — сделали, что не успели — завершат наши потомки. Я буду просить за вас на небесах, любезные братья, и надеюсь, что мой голос будет услышан.
Придя к Нелли, я нежно обнял ее, понимая, что все-таки очень люблю ее.
— Прости меня, — сказал я ей.
— Я никогда не сердилась на тебя, Жак, — отвечала Нелли, — тебе не в чем себя винить. Я счастлива быть с тобой и носить под сердцем твоих детей. У нас опять будет ребенок. Он будет хорошим человеком, таким, как ты.
…Когда я уснул на ее груди, она вскоре разбудила меня.
— Жак, — молвила Нелли, мать моих детей, — сейчас я уйду. Половина ночи прошла. Но осталась еще половина. Проведи ее со своей женой.
Нелли ушла. Вместо нее пришла Жанна. Она не сняла рубашки, чтобы я не видел ее увядающее тело и пояс на чреслах, поддерживавший то, что я не должен был ощутить ни при каких обстоятельствах. Ее волосы стали больше седыми, нежели черными. Тусклый свет ночника скрывал морщины на лице. Лицо казалось гладким и юным. И только груди были по-прежнему упруги и полны желания.
— Напои меня собою, Иоанна, — сказал я.
Жанна легла на бок, обнажила грудь и привлекла мою голову к сосцу.
— Пей меня, муж мой! — услышал я ее тихие трепетные слова.
Из открытого окна долетел голос козодоя. Да, я снова грешил. И все темные силы ночи знали и всячески потворствовали этому греху. А Жанна наслаждалась любовью. Разве любовь может быть грешна?
Еще вечером в Шюре был послан гонец с вестью о том, что граф покинет ла Мот на заре и вернется под стражу завтрашним днем согласно уговору с герцогом.
