28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов
Операция в таких условиях превращалась чуть ли не в военно-морскую. «Инженерным войскам под руководством генерала Благославова пришлось крепко поработать. В кратчайший срок к берегу были подтянуты и надежно укрыты десятки понтонов, сотни лодок, подвезены лесоматериалы для строительства причалов и мостов, изготовлены плоты, через заболоченные участки берега проложены гати».
Утром 20 апреля войска 2-го Белорусского под прикрытием дымовых завес приступили к форсированию реки Вест-Одер почти одновременно на широком фронте всеми тремя армиями главной группировки фронта. На основном участке прорыва действовали 70-я и 49-я армии. «Почти одновременно с началом артиллерийской подготовки, продолжительность которой командарм определил в 45 минут, на воду были спущены все наплавные средства, – описывал Рокоссовский. – Под прикрытием артиллерийского огня вся масса наплавных средств одновременно устремилась к противоположному берегу. Все, кроме гребцов, вели огонь из пулеметов и ручного оружия… Нам довелось наблюдать работу саперов. Работая по горло в ледяной воде среди разрывов снарядов и мин, они наводили переправу… Долг для них был превыше всего…»
Однако неожиданно выяснилось, что более успешно шло наступление наносившей вспомогательный удар 65-й армии Павла Ивановича Батова.
«Уже к тринадцати часам на участке 65-й армии действовали две 16-тонные паромные переправы. К вечеру на западный берег Вест-Одера был переброшен тридцать один батальон… За день боя войска Батова заняли плацдарм свыше 6 км шириной и до 1,5 км глубиной. Здесь же сражались четыре дивизии стрелковых корпусов К. М. Эрастова и Н. Е. Чумакова…
К концу дня на Ост-Одере действовали девять десантных и четыре паромные переправы и 50-тонный мост. По Вест-Одеру курсировали шесть паромов, буксируемых автомашинами-амфибиями. На западный берег стала прибывать артиллерия, столь необходимая войскам, сражающимся на плацдарме».
Пока войска группы армий «Висла» дрались за Берлин против Красной армии, генерал СС Вольф, его адъютант майор Веннер и один из высших штабных офицеров командующего войсками вермахта в Италии фон Фитингофа полковник Виктор фон Швайниц находились на пути в Швейцарию. Они планировали продолжить переговоры с Алленом Даллесом по поводу капитуляции немецких войск.
Но совершенно неожиданно и для Вольфа, и для Даллеса на пути столь многообещающих переговоров как из-под земли выросла стена. Даллесу 20 апреля пришло из Вашингтона письмо: «ОКНШ приказывает УСС немедленно прекратить все контакты с германскими эмиссарами. В связи с этим Даллесу необходимо незамедлительно разорвать все подобные контакты… особенно ввиду осложнений, возникших с русскими».
Даллес был вне себя: «Я был убежден, что Комитет начальников штабов ни за что не приказал бы прервать контакты, если бы в Вашингтоне и Лондоне знали, что немецкие парламентеры уже едут для капитуляции».
Полагаю, дело было вовсе не в неосведомленности американского ОКНШ. Почти уверен, такое указание оказалось связано с подготовкой к приезду в Вашингтон Молотова. Ожидалось, что он поднимет вопрос о «Кроссворде» на встрече с президентом. У американской стороны должна была быть возможность сделать невинный вид и сказать, что сепаратные переговоры – дело прошлого.
Впрочем, Даллес и не думал сворачивать свою активность и предпочел «оставить дверь чуть приоткрытой».
Вечером 20 апреля Уинстон Черчилль предавался сентиментальным чувствам и воспоминаниям молодости. Чем еще заняться, когда супруга Клементина надолго уехала в Советский Союз. Черчилль ужинал с Памелой Плоуден, графиней Литтон.
Она была его настоящей первой любовью – каких-то полвека назад. Они впервые встретились в Индии, на турнире по поло в Ассаме, где ее отец был начальником полиции. Уинстон ухаживал за Памелой два года, и она принимала его ухаживания. Но потом написала ему письмо, в котором сообщила, что ожидала от него большей пылкости. Памела ранила его гордость, и Черчилль написал в ответ: «Почему вы считаете, что я не способен любить? Оставьте эту мысль. Одну я люблю превыше всех. И это не изменится». Он сделал ей предложение, когда они катались на лодке по реке Эйвон, под стенами Уорикского замка. Памела отказала.
В некотором смысле его слова о том, что он любит одну превыше всех, были правдой. Но, похоже, этой единственной была не Памела. И не Клементина. Всю свою пылкость Черчилль посвятил политике, которой и оставался предан до конца дней.
Тот вечер они отдали воспоминаниям. И грустным мыслям о Джоне, сыне Памелы, который погиб в сражении под Эль-Аламейном.
А днем британский премьер-министр в послании министру иностранных дел Идену выразил свой восторг по поводу Гарри Трумэна: «Этого нового человека Советы не запугают». Со стороны Черчилля это была высочайшая оценка.
Гарри Трумэн 20 апреля зачем-то во второй раз прислал Сталину послание с выражением признательности за соболезнования по поводу кончины Рузвельта: «Мои соотечественники вместе со мной искренне благодарят Вас за Ваше послание с выражением соболезнования, которое является для нас источником большого утешения в связи с нашей потерей. Я убежден, что жертва, принесенная Президентом Рузвельтом для свободы, послужит укреплению решимости всех народов добиться того, чтобы цель, к которой он так неотступно стремился, не оказалась недостигнутой». Не думаю, что благодарность была так велика, что ее стоило выражать дважды, скорее это было отражением межведомственной неразберихи, которая в те дни царила в американской администрации.
К приезду Молотова в Вашингтоне действительно серьезно готовились. Причем гораздо более серьезно, чем об этом могли подозревать в Кремле.
Посол США в Москве Аверелл Гарриман вылетел в Америку раньше Молотова и более коротким маршрутом – через Атлантику. 20 апреля, почти сразу по прилете в Вашингтон, Гарримана принял президент.
При разговоре присутствовали также госсекретарь Стеттиниус и его первый заместитель Джозеф Грю. Посол выложил президенту все, что у него наболело за те месяцы, когда его не принимал Рузвельт, весь набор известных нам аргументов, к которым тот был глух. Для острастки добавил возросшую угрозу «варварского вторжения в Европу», имея в виду уже Европу Западную.
Трумэн среагировал совсем иначе, чем Рузвельт. «Президент сказал, – записал Гарриман, – что ни в коей мере не боится русских и намерен быть с ними твердым, но справедливым, поскольку они нуждаются в нас больше, чем мы в них». На осторожное напоминание Гарримана о неизбежности – хоть иногда – компромиссов ответом было:
– В важных вопросах мы должны получить 85 % того, что хотим.
Оставшись с президентом наедине, обрадованный
