Галина Долгая - Шепот Черных песков
Из своего дома, щурясь на солнце, вышла Цураам. Кудим подбежал к ней, забыв о горечи, которая обожгла его сердце при разговоре с братом.
– Мама, ты отдохнула?
Он взял ее руки в свои. Цураам блаженно улыбнулась.
– Отдохнула, сынок.
Подошел Ахум. По его молчанию Цураам поняла, что разговор братьев не был самым радостным.
– Вы привыкните друг к другу, я помогу, – она протянула одну руку старшему сыну. – Пойдем, Ахум. Персаух заждался нас.
Так, опираясь на руки своих сыновей, Цураам медленно побрела к могиле мужа, которая в отличие от могил других людей их племени была в черте города, а не за его стенами.
Двое слуг следовали за ними, неся подношение для усопшего вождя. А Цураам неспешно рассказывала истории из прошлого, когда они еще жили в Стране Болот, когда родился Эрум, а Ахум был уже большим мальчиком и следил, чтобы младшего брата никто не обидел.
– Как-то, когда ты уже умел сам ходить, Ахум подарил тебе деревянного змея. Он нашел кривую палку, омытую водами и оглаженную ветрами. Она была извилистой, будто на самом деле змея, а голова у нее была круглой. Ахум вставил в углубления два камушка, и получились глаза. Ты, Эрум, помнишь ту игрушку?
– Нет, мама. Наверное, я был слишком мал.
– А ты, Ахум?
– Помню, – брат ласково посмотрел на Кудима, – он тыкал той змеей всех исподтишка, а потом смеялся, радуясь тому, что все пугались.
– Да, у него был задиристый, веселый смех… Может быть, мы еще услышим его, а Эрум?
Кудим только грустно улыбнулся. Детский смех! Разве может взрослый человек смеяться, как ребенок? Тот смех уходит вместе с детством, навсегда…
– Ничего, сын, ничего, в твоей жизни еще будет радость, будет счастье, поверь мне… – Цураам остановилась. – Вот мы и пришли.
Перед ними возвышался холм. Очертания могилы еще сохранили свою прямоугольную форму, но ее верх сгладился под дождями и ветрами. Кудим ожидал увидеть более богатую могилу – больше, выше, такую, какую строят для важных людей. Но то, что он услышал от матери дальше, удивило его:
– Здесь лежит Белый Верблюд. Да, тот самый – верблюд Персауха!
– Верблюд?!
– Он раньше твоего отца умер. Символ нашего племени! Видел бы ты, с какими почестями Персаух провожал его в это стойло! Сколько подарков положил! Как по нему горевал…
– А могила отца где?
– Вон, – Ахум кивнул в сторону возвышения, торчащего над землей едва ли не до пояса.
Слуги уже устроили кострище перед уходящими вниз ступеньками, упирающимися в кирпичную кладку, сложенную без раствора, но закрывающую вход в широкую могилу. Кудим украдкой посмотрел на мать. Не иначе, и ей там было приготовлено место. Сердце кольнуло. Как же поздно он пришел! Как хотелось ему посмотреть в глаза отца, хоть раз… увидеть того верблюда, найти то согласие с судьбой, которое, как ему казалось всю прошлую жизнь, он сможет обрести только здесь, только… но не было смирения в его сердце, не появилось, не случилось чуда! И вдруг Кудима прошиб пот. Как не случилось?! Вот же его мать! Он видит ее! Слышит! Чувствует ее любовь, и не на расстоянии, а рядом!
Кудим упал на колени между могилами верблюда и отца. Он закрыл лицо, пытаясь собраться с мыслями, успокоить свое сердце, найти лучик радости в нем.
– Ничего, сын, ничего, все хорошо будет, ты обретешь покой, нужно только время…
Цураам видела больше, чем согбенную спину сына. Она чувствовала его смятение и просила Иштар даровать ее мальчику счастье, которое он заслужил.
– Я не помню белого верблюда, – вдруг сказал Кудим. – Я хотел его увидеть… я видел других верблюдов, а белого нет.
– Да, белый верблюд – это редкость! И ведь в его потомстве тоже не родилось ни одного белого! – посетовал Ахум, ставя перед могилой верблюда чашу с водой и поглядывая на мать. – Люди говорят, Цураам прокляла его…
Кудим удивился.
– Почему?..
– У нее спроси. Нам она не рассказывает, – Ахум уложил рядом с чашей охапку колючих трав и перешел к могиле отца.
Цураам уже сидела перед ступенями в своей обычной позе – поджав одну ногу под себя, а другую обхватив руками. Слуга накрыл жрицу с головой плотным льняным покрывалом. Солнце пекло неимоверно, а в округе, куда ни глянь, не было видно ни одного хоть самого захудалого деревца. Даже саксаул здесь не рос. Все вырубили еще до строительства города.
Цураам не ответила на замечание старшего сына. То ли не считала это нужным, то ли ушла в свои думы. Кудим не решился спрашивать, но понял, что его мать всю жизнь ненавидела белого верблюда. От этого стало легче.
Пока слуги готовили церемонию почитания духа ушедшего вождя, Ахум заговорил о верблюде Кудима.
– Твой друг сказал, чтобы верблюда заклеймили. Какое тавро поставить? У тебя есть своя метка?
– Нет, у меня никогда не было того, на что ставят метки. Да и не нужен мне верблюд. Пусть им владеет Дамкум, – Кудим улыбнулся, вспомнив друга, который сейчас веселил горожан, распевая свои песни и стуча в новый бубен, подаренный вождем, спрятав свой старый на всякий случай. – У Дамкума с этим верблюдом свои отношения!
– Что ж, как скажешь, брат. Вернемся, прикажу, чтобы сделали клеймо твоего друга.
Разговор братьев оборвался на полуслове песней Цураам. Она приняла хаому и теперь покачивалась из стороны в сторону, вознося хвалу богам. В ее тихой песне звучала просьба о милости к достойному вождю своего племени, к ее мужу и отцу ее детей.
Ахум и Кудим тоже отпили напитка жрецов из носика пузатого сосуда без ручки, который слуги поднесли им с особым почтением. Кудим впервые испил хаому, и его разум, еще не знающий влияния дурманящих соков конопли и эфедры в смеси с настоем семян ячменя и кислым молоком, освободился. Ни жара, ни мысли, которые не оставляли его в этот день – ничто больше не заботило ювелира. Он погрузился в совершенно иной мир. Возвышение могилы, спина матери, стена крепости, все люди, которые были рядом, словно растаяли, превратились в мираж, расслоились, как воздух пустыни. Кудим видел пугающий простор сухого такыра, уходящего далеко за горизонт. И земля, и небо окрасились в серый цвет, до того унылый, что первым желанием было бежать. Кудим дернулся, но его тело не слушалось, мышцы обмякли, ноги потеряли силу. И вдруг, как наяву, Кудим увидел, как разверзлась земля, и в образовавшемся проломе показалась тщедушная фигура отца. Персаух, сидя на смертном ложе, склонил бритую голову перед сыном. Сильный порыв ветра подтолкнул Кудима сзади, и в мгновение ока он оказался рядом с отцом. Их лица сблизились. Глаза Персауха – большие, выразительные, с красными прожилками в уголках – смотрели в глаза сына, сухие губы шевелились. И Кудим почувствовал нечто, что взволновало его, как никогда.
