Луи Жаколио - Покоритель джунглей
— При малейшем подозрении твоего друга Раму вздернут без лишних слов на насыпи у крепостных стен.
— Рама не боится ни англичан, ни смерти.
— Послушай, — ворчливо сказал Боб, — ты не станешь уверять меня, что только для того, чтобы ты мог сыграть роль сельского почтальона, ты заставил нас пересечь марш-броском всю Индию и что мы забрались на вершину Адамова пика, чтобы устроить здесь наблюдательный пункт!
— Вот ты снова нарушаешь данную тобой клятву, — с грустью возразил Сердар. — К чему всякий раз задавать мне вопросы, если ты знаешь, что я не могу и не хочу тебе отвечать!
— Ладно, не сердись, — ответил Боб, протягивая ему руку. — Я больше ни о чем не буду тебя спрашивать и последую за тобой с закрытыми глазами, только не забудь позвать меня, когда завяжется драка.
— Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность, — произнес Покоритель джунглей с неподдельным волнением. — Не бойся, возможно, ты понадобишься мне раньше, чем мне того бы хотелось.
И снова взяв в руки морской бинокль, он погрузился в созерцание далей.
Именно так всегда заканчивались их беседы.
Тем временем Нариндра и Сами приготовили кофе и рисовые галеты, простую и скромную пищу, составлявшую обычно их первый завтрак.
— Чертова еда! — пробормотал Боб Барнетт, поглощая галеты, именуемые на Цейлоне appes. Они были столь же легки, как маленькие булочки в форме раковин, которые в Париже можно купить у продавцов сладостей. — God bless me! — это было любимое ругательство генерала, — Нужно триста семьдесят семь таких штуковин, я сосчитал, чтобы насытить порядочного человека! И нет даже капли виски, чтобы согреть себе внутренности! Как подумаешь, что в моем дворце в Ауде у меня был замечательный погреб — отборные вина, старое виски, двадцатилетний джин — и что все это выпили за мое здоровье красные мундиры, даже не пригласив меня!.. Бели бы вместо того, чтобы торчать на этой сахарной голове, мы могли остаться на равнине, то в деревнях мы раздобыли бы птицу и рисовую водку!.. Так, еще один день пришлось есть галеты, запивая их водой, потому что кофе — это просто подкрашенная водичка, — все это я записываю на дебет г-на Максвелла… Не бойтесь, друзья, они нам за все заплатят разом, мы сразу подведем баланс под нашими счетами…
Бранясь и раздраженно бурча, милейший янки поглощал пирамиды, горы галет к великому изумлению Нариндры и Сами, которые не торопились их ему подкладывать. Но все в этом мире имеет свои пределы, даже аппетит янки, и Боб Барнетт в конце концов наелся. Затем он проглотил литра четыре кофе, подслащенного тростниковым сиропом, раза три звучно прочистил горло и с явным удовлетворением заявил, что чувствует себя гораздо лучше.
Странная порода эти англосаксы! Разумеется, прием пищи — это необходимость, уклониться от которой не может ни одно живое существо, но что поразительно: в то время как южным нациям — французам, итальянцам, испанцам — нужна воздержанность в еде, чтобы в полной мере проявить свои интеллектуальные способности, северные народы — немцы, саксы, англосаксы — могут заставить работать свои мозги, только наевшись досыта. Интеллект пробуждается у них лишь тогда, когда желудок их набит до отказа съестными припасами. Поскольку прославленный Боб Барнетт был типичным представителем своей расы, натощак он бывал неповоротлив и сонлив. Человек действия пробуждался в нем, как только он удовлетворял животные потребности.
Закончив завтрак, он взял карабин и повернулся к другу.
— Я пойду немного поохочусь, Фред, — сказал Боб.
При этих словах, вызвавших у него явное неудовольствие, Сердар нахмурился.
— Мы окружены врагами, быть может, шпионами, тебе лучше остаться здесь.
— Ты занят своими планами, а мне что прикажешь делать?
— По крайней мере тебе известно, что за твою голову обещана награда…
— Да, двадцать пять тысяч франков, столько же, сколько за Нариндру, ни больше ни меньше.
— Цена не имеет значения, и ты должен беречь свою голову так же, как если бы англичане оценили ее в миллион. Тебе, кроме того, прекрасно известно, что мы взяли на себя серьезные обязательства, от успеха нашего дела может зависеть судьба восстания и, следовательно, судьба миллионов человеческих жизней… Неужели ты не можешь пожертвовать ради этого минутным развлечением? Я обещаю тебе, что уже сегодня ночью мы отправимся на Большую землю и у тебя будет немало возможностей, чтобы израсходовать свою энергию.
— Что же, ты, как всегда, прав, — смирившись, ответил Боб, — я остаюсь. Если б у меня были хотя бы крючок и кусок бечевки, я бы половил в озере рыбу.
Генерал произнес последние слова с такой комичной серьезностью, что Фред не мог сдержать улыбки. Он пожалел, что нарушил планы старого товарища, и, несколько поколебавшись, добавил:
— Если ты обещаешь мне не удаляться от маленькой долины, что простирается за нами, и не углубляться в пустынную часть горного массива, то, быть может, и не будет большой опасности, если ты поохотишься пару часов. Но я боюсь, что твоя страсть к развлечениям подобного рода…
— Клянусь не переступать очерченные тобой границы, — прервал его Барнетт с плохо скрываемой радостью.
— Ну что ж, иди, раз тебе этого так хочется, — сказал Сердар, уже сожалея о проявленной слабости, — но не забывай о данном тобой обещании, будь осторожен и возвращайся не позже чем часа через два-три. Ты будешь мне нужен, как только вернется Ауджали.
Фред еще не успел договорить, как Барнетт, вне себя от радости, уже исчез за стеной тамариндовых деревьев и кустарников, чьи могучие побеги густыми зарослями спускались к долине, указанной Фредом.
Было около одиннадцати часов утра. Палящее солнце бросало огненные лучи на верхушки высоких деревьев, расположившихся причудливыми ярусами на отрогах Соманта-Кунты. Озеро Пантер, чьи прозрачные воды не колебал даже слабый ветерок, сверкало, словно огромное зеркало. Гигантские цветы тюльпанных деревьев медленно клонились на мощных стеблях.
Не боясь кобр и гремучих змей, Нариндра и Сами, растянувшись под карликовыми пальмами, предавались радостям сиесты, и тишина нарушалась только чистым, серебристым звуком выстрелов из карабина Барнетта, ствол которого был сделан из литой стали.
Всякий раз, когда этот шум, приглушенный буйной и роскошной растительностью, достигал ушей Сердара, он не мог сдержать легкого нетерпеливого жеста: один укрывшись в тени баньяна, он продолжал наблюдать за горами с напряженностью, выдававшей его озабоченность и тревогу.
Время от времени он складывал руки на манер слухового рожка и внимательно прислушивался ко всем звукам, поднимавшимся из нижних долин со стороны Пуант-де-Галль. Можно было подумать, что он ждет условленного сигнала, которого все не было, ибо, прождав так какое-то время, он лихорадочно брался за бинокль, обследуя все складки местности, все лесные массивы, и в конце концов у него вырывался жест глубокого уныния.
