Рафаэль Сабатини - Одураченный Фортуной
Таким образом, они извивались в свирепой corps-a-corps[82], раскачиваясь туда-сюда, пыхтя и рыча от напряжения, в то время как дверная панель трещала под ударами, а Нэнси в полуобморочном состоянии наблюдала из кресла за их борьбой.
Внезапно они с грохотом покатились по полу к кушетке под окном, к которой герцог прижался спиной, оказавшись в сидячем положении. Но он по-прежнему не выпускал правое запястье полковника. Холлс уперся ему в живот коленом, пользуясь им как рычагом.
Наконец пальцы Бэкингема начали разжиматься. Но в этот момент очередной удар сокрушил замок, дверь распахнулась, и грумы ринулись в комнату спасать своего господина.
Холлс вырвал запястье, но было уже поздно. Отшвырнув державшую шпагу руку герцога, он отскочил и с рычанием повернулся к лакеям. Несколько секунд его рапира удерживала их на расстоянии. Затем дубинки переломили клинок, и слуги бросились на него. Полковник успел свалить Антуана ударом рукоятки шпаги, прежде чем получил дубинкой по голове. Отброшенный к столу, он покачнулся и рухнул без сознания.
Один из грумов занес над ним дубинку с явным намерением вышибить ему мозги. Но герцог остановил его.
— В этом нет необходимости, — заявил он, бледный и тяжело дышащий, но уже овладевший собой.
— Ваша рука, монсеньер! — воскликнул Франсуа, указывая на окровавленный рукав.
— Пустяки! Царапина! Займемся ею потом.
Бэкингем указал на распростертую на полу фигуру Холлса, из головы которого капала кровь.
— Унесите Антуана и возвращайтесь за Бобадилом. Он еще может мне понадобиться.
Они повиновались, подобрав тело товарища, которого Холлс оглушил, прежде чем свалился сам.
Герцог был недоволен лакеями. Замешкайся они еще чуть-чуть, и уже было бы слишком поздно. Но упрекнуть их в этом означало признаться в собственной слабости, чего этот гордый и тщеславный человек не мог себе, позволить.
Слуги послушно удалились, и Бэкингем, все еще бледный, но дышавший более ровно, повернулся к Нэнси со странной усмешкой на побелевших губах.
Глава двадцатая. ПОБЕДИТЕЛЬ
Нэнси пребывала в состоянии, в котором чувства, к счастью, становятся притупленными. Она сидела, откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза и ощущая тошноту.
Все же при звуках мягкого голоса герцога, обращавшегося к ней, девушка открыла голубые глаза и устремила взгляд на красивого повесу, чья почтительность сама по себе казалась насмешкой.
— Дорогая Сильвия, — заговорил Бэкингем, — я несказанно удручен тем, что вам пришлось присутствовать при этом… неподобающем зрелище. Нет нужды заявлять, что это не входило в мои намерения.
Нэнси ответила почти машинально, однако ирония, звучавшая в ее словах, соответствовала гордой натуре и актерскому мастерству девушки, которые обнаруживали себя даже в этой отчаянной ситуации.
— В это, сэр, я охотно могу поверить.
Герцог смотрел на нее, удивляясь неожиданной для такого состояния силе духа. Это лишь усилило его восхищение. Он вздохнул.
— Ах, моя Сильвия, вы должны простить мне средства, к которым принудила меня любовь, особенно использование этого драчливого хвастуна. Постарайтесь не судить меня сурово, дитя мое. Вините не меня, а этот cos amoris[83] — вашу несравненную красоту.
Нэнси выпрямилась, скрывая страх под маской возмущения, впрочем, вполне искреннего.
— Вы называете это насилие любовью? — с презрением осведомилась она.
Бэкингем стал защищаться с неподдельной горячностью.
— Не само насилие, а то, что толкнуло меня к нему, что побудило бы меня уничтожить весь мир, если бы он стоял между вами и мной. Я никогда ничего не желал в своей жизни так, как желаю вас, Сильвия. Именно благодаря силе моей страсти я действовал столь неуклюже, что каждой попыткой повергнуть к вашим ногам свои восхищение и преданность вызывал ваш гнев. Клянусь вам, дитя, что если бы это было в моей власти, если бы я был свободен, то сразу же предложил бы вам стать моей герцогиней. Клянусь всем, что для меня свято!
Девушка посмотрела на него. Униженная поза и волнующая искренность, звучавшая в голосе герцога, в другое время могли бы тронуть ее. Но сейчас они вызывали только омерзение.
— Есть ли что-нибудь святое для такого человека, как вы? — Нэнси с усилием встала, чувствуя дрожь и головокружение, однако полностью владея собой. — Сэр, ваши преследования сделали вас ненавистным и отвратительным в моих глазах, и вы уже не сможете это изменить. Говорю вам это в надежде, что хоть какие-то остатки мужского достоинства выбросят из вашей головы уверенность в победе, которую вы можете достичь, продолжая мне досаждать своим вниманием. А теперь, сэр, я прошу вас приказать своим наемникам отнести меня домой в том портшезе, в котором они меня доставили сюда. Если вы будете меня удерживать, то обещаю, что вам придется за все держать ответ.
Презрение, звучащее в каждом слове девушки, ненависть, горящая в ее красивых глазах, начали будить в герцоге зверя. Это проявилось в злобной усмешке, исказившей его бледное лицо в ответ на ее требование.
— Позволить вам уйти так скоро? Как вы можете думать об этом, Сильвия? Посадить в клетку очаровательную птичку лишь для того, чтобы тут же дать ей упорхнуть на волю!
— Либо вы сразу же дадите мне возможность удалиться, сэр, — почти свирепо произнесла Нэнси, в ком возмущение победило слабость, — либо весь город узнает о вашем недостойном поведении! Вы совершили похищение, и вам известно, какую кару влечет за собой подобное преступление. Клянусь, что вас повесят, будь вы хоть двадцать раз герцогом! У вас нет недостатка во врагах, которые с радостью мне в этом помогут, а у меня есть немало друзей, ваша светлость.
Бэкингем пожал плечами.
— Враги! Друзья! — фыркнул он, презрительно махнув рукой в сторону бесчувственного Холлса. — Вот лежит один из ваших друзей, если мошенник сказал правду. От других тоже будет нетрудно отделаться.
— Вашим лакеям не удастся спасти вас от всех врагов.
Замечание больно задело герцога. Кровь бросилась ему в лицо при ядовитом напоминании, что лишь вмешательство слуг спасло его от смерти. Тем не менее он спокойно ответил:
— Этого и не потребуется. Будьте разумны, дитя. Постарайтесь понять ваше положение.
— Оно мне абсолютно ясно, — отозвалась девушка.
— Позволю себе в этом усомниться. Вы столь же низко оцениваете мой ум, как и прочие качества моей особы. Кто сможет обвинить меня и в чем? Вы будете заявлять, что вас доставили сюда силой и удерживали против воли. Короче говоря, обвините меня в похищении, что, как вы мне напомнили, является серьезным преступлением.
