Александр Волков - Зорро
И вдруг сквозь крахмальный шорох груботканого полотна чуткое ухо падре Иларио различило слабый скрип половиц, доносящийся из-за кирпичной стены по соседству с пологом кровати. Священник быстрым движением сорвал с головы сутану и, на цыпочках обогнув занавешенную пологом постель, приложил ухо к стене. Теперь он вполне ясно услышал шаги, осторожно приближающиеся к окну спальни, забранному крепкими тяжелыми ставнями.
«Если он начнет ломиться в мое окно, — подумал падре, — я успею поднять шум и либо спугну незваного гостя, либо потревожу слуг, а они уж, будем надеяться, не дадут ему уйти…»
Невидимый вор словно услышал мысли священника; его шаги замерли как раз напротив окна, и вслед за этим священник увидел, как в щель между ставнями просунулось узкое серебристое лезвие, покрытое тонкой изящной гравировкой. Здесь следует ненадолго прерваться и отдать должное падре Иларио: он мог быть ханжой, лицемером, тайным сладострастником и еще бог знает каким грешником, невзирая на свой сан и монашеское облаченье, но кем он не был никогда, так это трусом. И потому при виде лезвия он не задрожал и не склеился, как потревоженный лист мимозы; напротив, вместо того чтобы со всех ног кинуться к двери и заорать недорезанным петухом, падре распластался вдоль стены и, захватив ладонью кованую подставку с чадящей масляной плошкой, стал ожидать, когда грабитель распахнет ставни и просунет голову в оконный проем.
«Сама судьба предоставляет мне прекрасный случай достойно рассчитаться с хозяевами за оказанное гостеприимство, — с усмешкой подумал падре, не сводя глаз с лезвия, выталкивающего крюк из кованой петли. — Давай, мерзавец, срывай крюк, подставляй свою подлую башку, я буквально сгораю от желания проломить ее…»
Падре Иларио смочил слюной пальцы свободной руки и в тот момент, когда крюк выскочил из петли, с шипением погасил фитиль плошки. Спальню поглотила кромешная тьма, но падре точно рассчитал направление удара. Едва распахнутые ставни со стуком ударились о стенки галереи, священник взмахнул тяжелым светильником и опустил его как раз в то место, где должна была находиться голова грабителя. Рассчет, по-видимому, оказался верен: светильник ударился обо что-то мягкое, но вместо ожидаемого хруста черепа и стука упавшего тела падре Иларио услышал приглушенный насмешливый голос.
— Люблю посещать дома, где в любой час не только ждут гостей, но и готовы оказать им достойный прием! — тихо, но отчетливо произнес ночной визитер, легко выдергивая светильник из руки опешившего священника.
В этот миг над крышей особняка полыхнула молния, и в ее белом свете падре увидел рядом с распахнутым окном четкий силуэт незнакомца со светильником в руке. Свет молнии тут же погас, но в это краткое мгновенье падре успел заметить, что лицо грабителя почти до самого рта закрывают два широких черных крыла с узкими черными прорезями на местах глаз. Ему даже почудилось, что вместе с раскатом грома в окно влетел вампир и, распластавшись на бледном лице незнакомца, впился в его переносицу своими острыми, как иголки, зубами. Падре машинально вскинул руку, чтобы осенить крестом кошмарное виденье, но спальню вновь поглотила шелестящая тьма, и потому священник не смог бы с полной достоверностью приписать исчезновение дьявольского наважденья силе крестного знамения. Впрочем, мысль о призрачной, духовной природе ночного посетителя явственно опровергалась как вполне материальным, то есть воровским, способом его проникновения в дом, так и той силой, с которой светильник был выхвачен из жилистой руки священника. Так что грабитель никак не мог раствориться во тьме вместе с громовым раскатом; напротив, теперь, когда при вспышке молнии, падре предстал перед ним во всей своей беззащитности: изможденный, старый, в ночной рубашке, — ему, падре Иларио, оставалось уповать лишь на божескую милость, ибо ждать снисхождения от разбойника было бы по меньшей мере глупо.
Все эти мысли пестрым вихрем промелькнули в возбужденном маринадами и пряностями мозгу священника; он уже собрался крикнуть, чтобы по крайней мере не даром продать свою жизнь, но тут его приоткрытые уста властно запечатала ладонь в тонкой лайковой перчатке.
— Молчите, падре! — тихо, но отчетливо прошептал голос над его ухом. — Я здесь вовсе не затем, чтобы причинить какой-либо вред как вам, так и хозяевам этого прекрасного ранчо!
— Тогда за каким чертом вы влезли в мою спальню? — злобно прошипел падре сквозь перчатку.
— Черт мне совершенно ни к чему, а влез я сюда за вами, падре Иларио, именно за вами! — усмехнулся незнакомец, отводя ладонь от его лица. — Так что советую вам выбирать выражения!
— Откуда вам известно мое имя? — тихим голосом спросил священник, на ощупь отыскивая край кровати и отбрасывая воздушные складки полога.
— Не скромничайте, падре! — шепотом воскликнул незнакомец. — Вы не хуже меня знаете, что во всей округе нет человека, за исключением младенцев, который бы хоть раз в жизни не произнес ваше имя! Скажу больше, его склоняют на все лады: одни говорят о вас с восхищением, другие с гневом, третьи с ужасом, четвертые со скрытой издевкой, но нет никого, уверяю вас, кто произнес бы ваше имя равнодушно, так, словно это собачья кличка или сорт дрянного табака, к тому же пересохшего по нерадивости хозяина!
— Мне нет дела до людских пересудов, — промолвил падре, подгибая дрожащие колени и опускаясь в пуховое облако невидимой перины.
— Этого не может быть, — твердо возразил его собеседник.
— Почему? — равнодушно поинтересовался падре.
— Потому что вы представляете здесь вашего бога, — сказал невидимка, — и о нем судят по вам, почтеннейший падре Иларио! Любят, проклинают, преклоняются — разве не так?..
— Не богохульствуй, еретик! — яростно взвизгнул падре, брызгая слюной. — Бог един, он не может быть чьим-то личным божком, как это водится у язычников, воздвигающих истуканов и марающих их жертвенной кровью!
— То же самое язычники могут сказать и о вашем боге, в жертву которому вы приносите целые народы, — сурово произнес незнакомец.
— Мы очищаем зерна от плевел, — сухо возразил падре, — а то, что эту страну с легионами дикарей три столетия назад захватили и поднесли в дар христианскому королю четыре сотни храбрецов, неопровержимо доказывает могущество Господа нашего! Ибо кто, кроме Него, мог сотворить такое чудо?..
Вместо ответа в тишине раздался сухой стук кремня, бросивший пучок искр на растрепанный конец трута, и когда огонек разгорелся, перед падре из темноты выступило забранное черное маской лицо.
— Так вы и есть тот самый Зорро? — прошептал падре внезапно пересохшими губами. — Значит, вы не разбойник? Не ночной грабитель, потерявший человеческий облик и не выдумавший ничего лучшего, как скрыть свой страх и бесстыдство под его грозной маской?..
