Александр Волков - Зорро
— Для того, кто верует, открытое небо — свод храма, — возразил падре, откидывая капюшон и поднимая глаза к рыхлым, низко нависающим тучам.
— Разумеется, своды моего убогого жилища ничто рядом с такой благодатью, — сказал дон Росендо, проследив его взгляд, — но на случай дождя я бы не советовал вам пренебрегать ими…
После минутного колебания падре Иларио принял приглашение дона Росендо и, решительно развернув осла, въехал в предусмотрительно распахнутые слугами ворота. Вскоре все устроилось как нельзя лучше: Микеле был тут же освобожден от своего седла и отведен на конюшню, а странствующий священник передан на попечительство Хачиты, первым делом приготовившей для него горячую ванну с душистым настоем пихтовой хвои, придававшим воде изумрудный оттенок. Падре попробовал было воспротивиться такой роскоши, сославшись на строжайшую аскезу, но тонкие уговоры дона Росендо в сочетании с дорожной усталостью взяли свое, и к тому времени, когда дождевые потоки хлынули на померкшие витражи купола, священник уже по самый подбородок лежал в воде, испытывая блаженное чувство странника, нашедшего пусть недолгую, но все же надежную защиту от коварного непостоянства стихий.
Если что и беспокоило падре Иларио в эти благостные минуты, так это судьба его сутаны и груботканого нижнего белья, непостижимым образом исчезнувшего со спинки стула как раз в тот момент, когда падре осторожно погружал свое тело в дымящиеся воды хвойной купели. Тем более что эти воды весьма чувствительно остывали, заставляя падре жалеть о том, что он так легкомысленно поддался на уговоры гостеприимного хозяина. Священник уже хотел встать во весь рост, дабы постучать костяшками пальцев в потолок, над которым, судя по шуму, вовсю шли приготовления к вечерней трапезе, но в этот миг дверь ванной комнаты тихонько скрипнула и в образовавшуюся щель просунулся крепкий бамбуковый шест, на конце которого покачивалась вешалка со всей одеждой странствующего монаха. На глазах изумленного падре конец шеста достиг крюка, вбитого в потолочную балку, и, оставив на нем выстиранное и тщательно выглаженное облачение, исчез с проворством сурка, скрывающегося в своей норке при свисте орлиных крыльев.
Падре затаил дыхание, а когда невидимая рука плотно прикрыла дверь, сорвал со спинки стула свои четки и, воздев их над пузырчатым облаком радужной пены, стал быстро шептать слова молитвы, призванной в зародыше удушить плотские позывы, внезапно овладевшие его расслабленным, но в то же время отдохнувшим телом. Молитва помогла, и к тому времени, когда падре оказался в гостиной и вновь занял свое место за столом, греховные видения почти померкли перед его внутренним взором, заслоненные, впрочем, не столько зрелищем адских мучений, сколько игрой золотистых лучиков на хрустальных гранях винных бокалов. Но от вина священник отказался наотрез, ограничившись слабым прохладным пульке с солеными орешками и маринованным плавником кальмара, густо посыпанным молотым кайеннским перцем. Затем к нему придвинули блюдо с жареной молодой акулой, украшенной узорчатой свежей зеленью по всему спинному плавнику, после акулы падре ел запеченную в глине индейку, обложенную ломтиками ананаса, выдержанного в диком меду, а когда середина стола вдруг провалилась и из его благоухающих недр вознесся на скатерть лоснящийся от печного жара поросенок, покрытый золотистой корочкой, падре Иларио дрожащими руками отодвинул от себя прибор, ибо вслед за поросенком ему в глаза вдруг ударили языки адского пламени.
Кошмарное видение длилось, быть может, всего одно мгновенье, но и этого было довольно, чтобы падре сорвал с груди закапанную маринадами салфетку и, нашарив овальные бусины четок в рукаве сутаны, решительно встал из-за стола.
— Что с вами, падре? Вам нехорошо? — забеспокоилась сидевшая напротив Касильда.
— Нет-нет, ничего, все в порядке, — слабым голосом произнес священник, пряча лицо под складчатым капюшоном сутаны. Но и в этот миг, глядя на блюдо из-под полотняного покрова, падре вдруг ясно увидел, как поросенок оскалил желтый клык и насмешливо подмигнул ему остекленевшим глазом.
— Пожалуй, я пойду немного вздремну, устал с дороги, — пробормотал святой отец, слабой рукой отмахнувшись от неотвязного видения.
— Да-да, конечно, извините, что мы так долго продержали вас за этим столом! — воскликнул дон Росендо, вскакивая с места и подхватывая пошатнувшегося гостя под локоть.
— Нет-нет, что вы, ужин был великолепен, — сказал падре, опираясь на его руку, — мы, служители Господа, в сущности, такие же люди, как и все, и нам отнюдь не чужды преходящие земные радости…
— И все же прошу вас, не стесняйтесь, и если какое-то блюдо показалось вам не вполне согласным с вашей натурой… — продолжал настаивать дон Росендо,
— О нет, я в полном восторге! — горячо перебил священник.
За этим разговором они дошли до двери спальни, расположенной на втором этаже через две комнаты от гостиной, где дон Росендо вновь сдал гостя на попечение Хачиты, уже успевшей не только застелить его постель, но и взбить перину своими полными смуглыми руками. К тому моменту, когда падре Иларио толкнул дверь и переступил порог спальни, она как раз покончила с периной и обдергивала кисейный полог, следя, чтобы ни один москит не пробился под его широкие дымчатые складки. При этом движения и позы пожилой служанки были исполнены такой природной грации, что падре Иларио едва удержал свои руки от прикосновения к ее роскошным бедрам, плавно двигающимся под пышными юбками. Впрочем, в какой-то миг его руки, по-видимому, вышли из повиновения, но Хачита решительно укротила их, укоризненно напомнив падре, как он сам не далее чем полгода назад совершил над ней и ее мужем Тилькуате торжественный обряд нерушимого соединения не только их тел, но и душ под сенью истинной веры.
— Знал бы, не торопился, — рассеянно пробормотал падре, когда дверь за Хачитой закрылась и он остался в полумраке спальни, освещенной дрожащим язычком масляной коптилки.
Оконные ставни были плотно прикрыты, но даже сквозь них до слуха священника доносился плеск дождевых струй, сбегающих с крыши и упруго бьющих по узорчатым листьям винограда, оплетающего галерею. При мысли о том, что ненастье могло застать его и Микеле среди голых песчаных холмов, едва защищающих ветхий шатер от порывов ветра, колкими горстями швыряющего в щели мокрый песок, падре Иларио зябко поежился и, сотворив короткую благодарственную молитву приютившим его хозяевам, стал стягивать с себя выглаженную до хруста сутану.
И вдруг сквозь крахмальный шорох груботканого полотна чуткое ухо падре Иларио различило слабый скрип половиц, доносящийся из-за кирпичной стены по соседству с пологом кровати. Священник быстрым движением сорвал с головы сутану и, на цыпочках обогнув занавешенную пологом постель, приложил ухо к стене. Теперь он вполне ясно услышал шаги, осторожно приближающиеся к окну спальни, забранному крепкими тяжелыми ставнями.
