Роберт Харрис - Очищение
— Никто не уважает Помпея Великого больше, чем я, — начал он, а затем остановился, потому что стены храма затряслись от издевательского хохота. — Никто не уважает его больше меня, — повторил он. — Но я хотел бы сказать новоизбранному трибуну, в случае если он еще не заметил этого, что сейчас зима, а это худший период для перевозки войск морем. Каким образом Помпей сможет добраться до Рима раньше весны?
— Тогда давайте пригласим Помпея Великого без армии, — возразил Непот. — В сопровождении небольшого эскорта он может появиться здесь через месяц. А одно его имя стоит десятка легионов.
Этого Катон выдержать не смог. Он мгновенно вскочил на ноги.
— Тех врагов, что нам угрожают, именами не победишь, даже если они заканчиваются словом «Великий». Нам нужны армии, армии в поле — такие, какую в настоящий момент формирует старший брат трибуна. Кроме того, если хотите знать, на мой взгляд, у Помпея и так слишком много власти.
Это заявление вызвало у собравшихся легкий шок.
— Если Сенат не проголосует за передачу командования Помпею, — предупредил Непот, — я немедленно, после вступления в должность, предложу народу Рима соответствующий закон.
— А я немедленно наложу на него свое вето, — ответил Катон.
— Граждане, граждане! — Цицерону пришлось кричать, чтобы его услышали. — Ни государству, ни нам самим не станет лучше от того, что мы будем препираться тогда, когда Республике грозит опасность. Завтра состоится народная ассамблея. Я расскажу народу о том, что происходит, и надеюсь, — тут он посмотрел на Суру и его приятелей, — что те из нас, кто физически еще присутствует здесь, но чьи мысли уже давно далеко отсюда, еще раз обдумают свое положение и поступят как истинные граждане Республики. Заседание объявляется закрытым.
Обычно после окончания заседания Цицерон любил задержаться на улице и пообщаться с простыми сенаторами. Это был один из тех инструментов, с помощью которых он поддерживал свою власть над палатой. Это позволяло ему знать многое о людях, даже самых незаметных — их слабые и сильные стороны, что они желали и чего боялись, с чем они могли смириться, а чего не приняли бы ни за что на свете. Однако в этот день консул поспешил домой. На его лице было написано разочарование.
— Это все равно что биться с гидрой, — с отчаянием пожаловался он, когда мы вернулись. — Не успеваю я отрубить одну голову, как на ее месте вырастают две новые! Катилина убирается из Сената, а его дружки спокойно сидят на своих местах и слушают дебаты. А теперь еще фракция Помпея начинает поднимать голову… У меня остался месяц, — напыщенно произнес он, — всего один месяц — если я смогу его пережить, — до того момента, как к власти придут новоизбранные консулы. Вот тогда действительно начнется борьба за возвращение Помпея. А пока мы даже не можем быть уверены, что в январе у нас будет два консула из-за этого проклятого суда! — С этими словами он взял и сбросил все документы, связанные с делом Мурены, со стола на пол.
В таком настроении хозяин бывал довольно непредсказуем, и за долгие годы, проведенные с ним, я понял, что лучше даже не пытаться отвечать.
Он подождал, что я ему отвечу и, не получив удовлетворения, вышел на поиски еще кого-нибудь, на кого можно было бы наорать. Я же нагнулся и спокойно собрал все документы. Я знал, что рано или поздно хозяин вернется для того, чтобы приготовить свое обращение к народной ассамблее на следующий день; но проходили часы, наступили сумерки, зажгли свечи, и я стал беспокоиться. Позже я узнал, что в сопровождении охраны и ликторов Цицерон гулял в общественном саду, причем ходил там кругами с такой скоростью, что все подумали, что он продолбит дорожку в камнях. Когда, наконец, хозяин вернулся, у него было очень бледное и печальное лицо. Он сказал мне, что придумал план, и теперь не знает, чего бояться больше: что план удастся или что он провалится?
На следующее утро Цицерон пригласил к себе Фабиуса Сангу. Вы, вероятно, не забыли, что именно этому сенатору консул написал записку в тот день, когда был обнаружен убитый мальчик. В той записке он спрашивал Сангу о роли человеческих жертв в культах галлов. Санге было около пятидесяти, и он был невероятно богат. А свои деньги он сделал в Ближней и Дальней Галлии. Он никогда не покидал задних скамей сенатского зала и использовал свое положение только как средство защиты своих деловых интересов. Сайга был очень респектабелен и набожен, вел скромный образ жизни и, как говорили, был строгим мужем и отцом. Выступал сенатор только в дебатах по Галлии, причем выступления его, по правде говоря, были невероятно скучными: когда Санга начинал говорить о географии Галлии, ее климате, племенах, обычаях и так далее, люди покидали зал заседаний быстрее, чем они сделали бы это при криках «пожар!».
— Санга, ты патриот? — спросил Цицерон немедленно, как только я ввел гостя в его кабинет.
— Думаю, да, консул, — ответил Санга. — А в чем дело?
— Дело в том, что я хочу, чтобы ты сыграл решающую роль в защите нашей обожаемой Республики.
— Я? — Санга выглядел очень взволнованным. — Боги! Но ведь у меня подагра…
— Нет-нет! Я совсем не это имею в виду. Я просто хочу, чтобы ты попросил одного человека поговорить с другим человеком, а потом рассказал бы мне, о чем у них пойдет разговор.
Санга заметно расслабился.
— Ну что же, я думаю, что это-то я смогу. А кто эти люди?
— Один из них — Публий Умбрений, вольноотпущенник Лентула Суры, который часто выступает как его секретарь. Он когда-то жил в Галлии. Может быть, ты его знаешь?
— Действительно, я его знаю.
— Другим человеком должен быть галл. Мне не важно, из какого района Галлии он будет. Просто галл, которого ты знаешь. Идеально, если это будет эмиссар одного из племен. Уважаемый человек здесь, в Риме, и человек, которому ты абсолютно доверяешь.
— И что ты хочешь, чтобы этот галл сделал?
— Я хочу, чтобы он встретился с Умбрением и предложил ему организовать восстание против Рима.
Когда Цицерон накануне впервые объяснил мне свой план, то я лично пришел в ужас; и думаю, что прямолинейный Санга чувствовал себя точно так же. Я думал, что он всплеснет руками и, может быть, даже выбежит из комнаты. Но деловых людей, как я в этом позже убедился, очень сложно шокировать. Гораздо сложнее, чем солдат или политиков. Деловому человеку можно предложить все, что угодно, и он всегда согласится хотя бы поразмыслить над вашим предложением. Санга просто поднял брови.
— Ты хочешь заставить Суру совершить акт государственной измены?
— Не обязательно измены, но я хочу понять, до каких пределов безнравственности он со своими соратниками может дойти. Мы уже знаем, что они без зазрения совести готовили убийство, резню, поджоги и восстание. Единственное преступление, которое, на мой взгляд, осталось — это союз с врагами Рима… — Тут Цицерон быстро добавил: — Это не значит, что я считаю галлов врагами Рима, но ты понимаешь, к чему я веду.
