Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа
— Как вы сказали? — переспросил Писарро, наклоняясь к ней и вытягивая шею, чтобы лучше слышать.
— У вас руки настоящего полубога, — убежденно заявила она.
— Ну, для кого-то это, может быть, и руки полубога, — насмешливо воскликнул он. — Но для всех остальных это руки нищего!
— Я совершенно серьезно говорю, — раздраженно ответила хиромантка. — Когда я читала по рукам Охеды, мне казалось, что я встретила человека поистине исключительного, но ваши руки превосходят все, что мне доводилось видеть. Вот, взгляните! — добавила она, тыча острым ногтем в линию на ладони. — Вас ждут голод и лишения; вы вытерпите все муки ада и бездну отчаяния, но в конце жизни, утратив всякую надежду, вы совершите невероятные подвиги; станете одним из самых могущественных людей на планете и войдете в историю как величайший полководец и генерал.
— Генерал? — повторил Писарро, шмыгнув носом и утерев его рукой. — Я был бы счастлив, если бы стал сержантом, а уж звание капитана для меня и вовсе недостижимая мечта.
— Вы станете капитаном всех капитанов! — заверила женщина. — Генералом, который победит огромную армию, многократно превосходящую его собственную; маленьким Давидом, одолевшим огромного Голиафа.
— Да ладно!
— Можете мне поверить. Это написано здесь, на ваших ладонях.
— Уж не знаю, кто мог это написать, потому что сам я неграмотен, — лукаво ответил Писарро. С этими словами он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.— А вы точно меня не дурачите?
— Так написано на ваших руках.
— Это всего лишь руки свинопаса, — заметил он. — Руки подавальщика из таверны, которому нечем заплатить вам за ваши бредовые предсказания. Зачем вам лгать?
— Я никогда не лгу, — заявила Гертрудис Аведаньо. — Могу немного покривить душой, если правда слишком горька; могу даже не сказать всей правды, если это необходимо, но я никогда не лгу. Вы взлетите выше короля, но увы, ненадолго!
— Почему же?
— Вас предадут.
— Меня убьют?
Гертрудис Авенданьо, совершенно ясно прочитавшая по его руке, что он будет убит, долго медлила с ответом, виновато опустив глаза.
— Я никогда не говорю о смерти, — проворчала она наконец. — Я лишь могу сказать, что вы станете жертвой великого предательства.
Франсиско Писарро ничего не ответил. На мгновение он задумался, затем поднялся, подошел к тазу, снова вымыл руки и вытер их чистой тряпкой, после чего вернулся на свое место и вновь положил руки на стол.
— Посмотрите еще раз, — попросил он. — И скажите хоть что-нибудь хорошее. Какой мне интерес столько лет вести собачью жизнь, чтобы в конце концов стать прославленным полководцем или даже вице-королем, которого все равно потом предадут? Но мне хотелось бы знать, встречу ли я свою любовь, полюбит ли меня эта женщина, и буду ли я с ней счастлив.
— Этого я не могу знать, — просто ответила она. — Это то же самое, как если бы вы попросили меня посмотреть на солнце и сказать, есть ли звезды позади него. Сияние солнца всегда затмевает свет звезд.
— Черт тебя дери!
Видимо, это невольное восклицание всерьез обидело женщину; она готова была встать и уйти, но руки Писарро настолько заворожили ее, что она так и не смогла подняться с места, не в силах оторвать глаз от причудливых линий на его ладонях.
— Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне, — произнесла она. — Вот уже сорок лет, как я занимаюсь этим делом — дольше, чем вы живете на свете. Я самый лучший и самый уважаемый мастер своего дела. Там, в Авиле, вы не посмели бы даже приблизиться к порогу моего дома, — она посмотрела ему прямо в глаза, прежде чем добавить нечто совсем уж неприятное: — Я ни о чем вас не просила, и мне от вас ничего не нужно. Вы сами попросили меня взглянуть на свои руки и предсказать вам судьбу, что я и сделала — совершенно бескорыстно, заметьте. Воля ваша, верить мне или нет, но я вправе рассчитывать хоть на какое-то уважение.
— Я уважаю вас! — поспешно ответил Писарро, искренне стараясь ее успокоить. — Я очень вас уважаю, просто ваши слова меня ошеломили. Я — и вдруг генерал и почти король? Господь с Вами, сеньора!
Гадалка оглядела его с ног до головы, пристально изучив неуклюжую костлявую фигуру, некрасивое, с грубыми чертами лицо и вульгарность жестов. Под конец она пожала плечами и с неохотой пробормотала:
— Пути Господни неисповедимы. Я читала тысячи ладоней великих людей, но их величие ничего не значило для меня.
Она хотела еще что-то добавить, но в эту минуту в дверях возник силуэт Васко Нуньеса де Бальбоа, который выглядел как никогда грязным, потрепанным и вонючим. К тому же ему стоило невероятных усилий удерживать себя в вертикальном положении. Не сказать, что он был мертвецки пьян, но явно провел напряженную ночь, которая для него до сих пор еще не закончилась.
— Добрый день, — еле выговорил он, заикаясь на каждом слове. — Не найдется ли здесь добрая душа, которая подаст кусочек хлеба голодному?
Никто не ответил, а когда его глаза привыкли к полумраку, он смог различить в углу таверны силуэты державшихся за руки Писарро и гадалки. Бальбоа удивленно повернулся к Алонсо де Охеде.
— Что я вижу! — воскликнул он. — Неужели наш добрый друг Писарро нашел себе невесту?
— Это Гертрудис Аведаньо, — произнес Охеда таким тоном, словно это имя уже само по себе все объясняло. — Хиромантка.
— Гертрудис Авенданьо! — воскликнул Бальбоа, покачнувшись и едва успев опереться о стол, чтобы не упасть. Он уставился на нее, как на морское чудовище. — Святые небеса! И каким же ветром вас занесло на этот занюханный остров? Здесь же нет ни принцев, ни маркизов.
— Зато есть будущие короли, — заметил Писарро, досадливо фыркнув. — Сколько раз я вам повторял, чтобы вы не являлись сюда пьяным!
— Я не пьян! Просто устал. Вот уже три дня, как у меня во рту маковой росинки не было, а эта скотина Диего Эскобар еще и напоил меня ромом. Боже, как же мне плохо! — прорычал он, падая в кресло, как тяжелый мешок. — Я болен, болен от этой нищеты и прочей мерзости, я устал от жизни.
— То-то вы такой грязный, что даже свиньи моего отца шарахнулись бы от вас, — Писарро полез под стойку и достал кусок зловонного мыла Диего де Сальседо. — Ступайте к речке да вымойтесь хорошенько, и если после этого я найду ваш вид достаточно сносным, то дам вам какую-нибудь одежду и что-нибудь поесть. Но учтите, это в последний раз!
Тот на мгновение задумался и тяжело вздохнул.
— Ну что ж, согласен, — сказал он. — Хотя и против моей воли! — с этими словами он уже было поднялся, но вдруг передумал, посмотрел на женщину и вдруг сунул ее руку прямо под нос. — Скажите мне хоть что-нибудь! — взмолился он. — Дайте хоть какую-нибудь надежду на будущее! Потому что если всей моей жизни так и суждено пройти в этой помойке — уж лучше сразу броситься в море, и пусть меня сожрут акулы. Так что вы видите?
