Дмитрий Белый - Басаврюк ХХ
Переждав минуту, Кожух пополз в сторону, пока не выбрался через двор учителя В. Кульбачного на центральную улицу. Окна дома напротив ярко светились, оттуда слышались звуки громкого смеха, возгласы и трескуча музыка, которая неслась с патефону. «Празднуют победу», — подумал он.
Где вдали глухо простыл гром, приближался дождь. Далее, по станичным майданом, светились окна бывшего педтехникума, занятого теперь под казармы, за ним, на фоне облачного неба, пусто темнело церковь. Необходимо было проскочить через дорогу к дому, откуда слышались звуки пьяной пирушки. Улица была пуста. Кожух быстро ход ее и застыл, прижавшись спиной к высокому забору. Теперь оставалось проникнуть незамеченным в ворота. Вдруг взгляд его удивленно скользнул по знакомой с детства тополя. К высокого дерева была прибита широкая черная доска. На ней белел надпись мелом, освещенное отблеском света из окон куреня. Кожух прокрался ближе и прочитал:
За неисполнение плана
Хлебозаготовок и саботаж запретить ввоз продовольствия в следующие районы и станицы
Кубанского округа Северо-Кавказского края…
Далее шел длинный перечень, в середине которого была и его станица. Внезапно на Кожуха из дерева, вместо учащейся доски, глянул черный череп с широким белым оскалом.
Кожух вернулся, сбросил с лица башлык и, не таясь, пошел к задворки.
3
Два красноармейцы, лениво переговариваясь, сидели на длинной деревянной колоде возле амбара. Время от времени они поглядывали на дом, из которого долетали крики и музыка. Тогда в голосах солдат появлялись нотки нескрываемой зависти. Неожиданно калитка резко распахнулась и — прямо на них быстрой походкой пошел человек в черкеске с винтовкой в руках. Опешившие красноармейцы на мгновение застыли от такой наглости и сразу расплатились за свою самоуверенность победителей. Первый получил молниеносный удар прикладом в лицо и еще падал, как второй уже лежал, прижатый карабином за горло. Перепуганный солдат увидел блестящие глаза из-под башлыка и услышал:
— Сколько их там?
Давление немного уменьшился и красноармеец сдавленно прохрипел:
— Шестеро…
Кожух жестко ударил винтовкой, раздался хруст. Меньше минуты ему хватило, чтобы спрятать трупы и притаиться за стеной амбара. Вскоре из дома донеслось властное и презрительное:
— Эй, голова, дуй за самогоном!
Хлопнула дверь, и на двор выскочил приземистый мужчина, который стремительно бросился к калитке. Кожух мгновенно преградил ему путь, не поднимая оружия:
— Как дела, Михаил?
Мужчина остановился, словно громом пораженный громом. Кожух отбросил с лица башлык. Маленькие глаза Заброды на толстом лице расширились от испуга, руки бессильно упали. Кожух спокойно сказал:
— В Лаврентия совести хватило до нас перейти. А ты здесь и далее «светлая жизнь» строишь?
— Кожух, мы же как братья были…
— Были и прошли, закончилось наше братство.
Заброда с ненавистью бросил:
— Ах ты, петлюровская контра, — и бросился на Кожуха. Карабин отлетел. Они упали на землю и покатились, хрипучи. Откормленный председатель, который был намного тяжелее Кожуха, оказался сверху, толстые пальцы вцепились в горло сотника. Кожух почувствовал густой запах перегара, в глазах вспыхнули красные пятна. Кожух одной рукой уперся в скользкое от пота подбородок Заброды, и, теряя силы, едва смог выхватить кинжал. Заброда попытался перехватить его руку, но не успел, — блестящее лезвие мягко вошло ему под сердце. Заброда охнул и рухнул на землю. Шатаясь, Кожух поднялся, чувствуя, что силы покидают его, — искра жизни, подаренная ему повстанцами, угасала. Кожух сцепил зубы и поднял карабин. Сухо щелкнул затвор, загоняя патрон в магазин. В доме кто затянул:
— Гори, Гори, моя звезда…
Кожух резко выдохнув и зашел внутрь. После ночной темноты глаза его резанул яркий свет нескольких керосиновых ламп. Посередине просторной горнице стоял длинный стол, уставленный тарелками и бутылками, в углу трещала пластинка патефону. За столом сидело несколько людей в кожанках и военных гимнастерках с «ромбами». Среди них его глаз сразу уловил человека в штатском. Глаза прятались за блестящими пенсне, вспотевшее лицо светилось самоудовлетворением, рот кривился многозначительной улыбкой. Тяжело переводя дыхание, Кожух застыл. Военный, который сидел ближе всех, удивленно поднялся и пошел ему навстречу:
— Ты кто и… — он не успел договорить, Кожух навскидку выстрелил ему в приоткрытый рот. От выстрела в упор голова разлетелась на красные куски, которые дождем хлынули на стол с едой и лица присутствующих. Поднялся шум, военные и гепеушники засуетились, хватаясь за оружие. Трех Кожух застрелил на одном дыхании, четвертый успел схватить револьвер и выстрелить. Выстрелы грянули одновременно. Гепеушник с пробитым черепом отлетел к окну, а Кожух почувствовал удар в правый бок. Он отбросил пустой карабин и, опершись на стол, вытащил из кобуры маузер. В горнице повисла тишина, только в углу продолжал трещать пошкрябаною пластинкой патефон. За окном слышались крики и выстрелы. Кто неистово кричал:
— Банда в станице!
Раздавались команды, несколько конных пронеслись галопом по улице.
Фельдман с белым лицом стоял, втиснувшись спиной в стену. Кожух устало сел на скамью, зажимая занемелую сторону. Черкеска быстро пропитывалась кровью. Ему хотелось закрыть глаза и заснуть. Но он внимательно рассматривал оторопелого с перепугу мужчину, который смог разрушить его мир.
Кожух тихо спросил:
— Так это ты, гнидо, теперь здесь всем заправляешь?
— Слушай, казак, я даю тебе слово большевика, что если ты не убьешь меня, то будешь амнистирован…
— А ты знаешь, что такое Голод? — не слушая, спросил его Кожух.
Фельдман замолчал, его лицо посерело. Кожух поднял «Маузер»:
— Сейчас узнаешь, — и пару раз выстрелил ему в живот. Больше Кожух не обращал внимания на Фельдмана, который упал на глиняный пол и, скуля, засучил ногами по полу.
За окном серело утро, темные облака, которые затянули небо, время от времени прорезала молния. Вот-вот должен был начаться дождь. Солдаты быстро окружали дом. Кожух увидел, как они тянули несколько станковых пулеметов, быстро устраивались за плетнями и стенами домов. Перебирая руками по стене и переступая через трупы, Кожух добрался до угла, где еще висели под полотенцем старые иконы. Осторожно просунул руку за крайнюю икону. Рука сразу нащупала мягкий кожаный мешочек. Держа его и превозмогая боль, Кожух опустился на скамью. За окном кто кричал:
