Мишель Зевако - Смертельные враги

Все четверо еще раз молча поклонились и сели в кресла, расставленные вокруг маленького столика, отделявшего их от принцессы.

– Господа, – продолжала Фауста, обращаясь прежде всего к охранникам, – вы соблаговолили примчаться сюда из самого сердца Франции, чтобы уверить меня в своей преданности и предложить мне помощь ваших доблестных шпаг. Мне кажется, настало время воззвать к этой преданности. Могу ли я рассчитывать на вас?

– Сударыня, – сказал Сен-Малин, – мы всецело принадлежим вам.

– До самой смерти! – добавил Монсери. Фауста поблагодарила кивком головы и продолжала:

– Прежде всего я желаю четко оговорить условия вашей службы.

– Условия, предложенные вами, заранее кажутся нам вполне разумными.

– Сколько вам приносила ваша служба у Генриха Валуа? – спросила Фауста с улыбкой.

– Его Величество платил нам две тысячи ливров в год.

– Не считая еды, крова, экипировки.

– Не считая наградных и мелких выплат.

– Это мало, – коротко сказала Фауста.

– Господин де Бюсси-Леклерк предложил нам от вашего имени вдвое больше.

– Господин де Бюсси-Леклерк ошибся, – холодно сказала Фауста и позвонила в колокольчик.

На этот зов появился управляющий с тремя туго набитыми мешочками. Не говоря ни слова, он торжественно поклонился, положил мешочки на столик, снова поклонился и исчез. Три наемника на глаз прикинули вес мешочков и в восторге переглянулись.

– Господа, – сказала Фауста, – в каждом из этих кошелей три тысячи ливров... Это первая четверть жалованья, которое я намерена вам выплачивать... не считая пищи, крова и экипировки.... не считая наградных и мелких выплат.

Все трое были ошеломлены, и Сен-Малин даже воскликнул с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах:

– Это слишком, сударыня!.. Право, слишком! Двое других одобрительно кивнули, в то же время лаская взором симпатичные мешочки.

– Господа, – продолжала Фауста, по-прежнему улыбаясь, – вы состояли на службе у короля. Теперь вы состоите на службе у принцессы, которая, быть может, в один прекрасный день вновь станет повелительницей... но которая сейчас ею не является. Для вас это своего рода понижение... я обязана выплатить вам компенсацию.

И указав на кошельки, пригласила:

– Возьмите же без всяких сомнений то, что дано вам от всей души.

– Сударыня, – с пылом воскликнул Монсери, самый молодой из всех, – если надо будет сделать выбор между службой самому великому королю в мире и службой принцессе Фаусте, поверьте, мы не будем колебаться ни секунды!

– Даже без компенсации! – добавил Сен-Малин, пряча один из трех мешочков.

– И без мелких выплат! – провозгласил, в свою очередь, Шалабр, молниеносным жестом схватив второй мешочек.

Видя такое, Монсери, не желая отставать от товарищей, завладел третьим мешочком, говоря:

– Жду ваших приказаний, сударыня. Сей фокус был исполнен так быстро, а вид у троих охранников был такой простодушно-безучастный, что Бюсси-Леклерк, молчаливый и невозмутимый свидетель этой сцены, не мог сдержать улыбки.

Что до Фаусты, то она не улыбнулась, но сказала:

– Вы отправляетесь в поход, господа. Троица насторожилась.

– Та же сумма будет вам отсчитана по окончании похода...

Все трое тотчас же вскочили:

– Слава Фаусте!.. Черт подери!.. В бой!.. Разрази меня гром!.. – кричали они восторженно.

Тогда Фауста решила приоткрыть завесу:

– Речь идет о Пардальяне, господа. «Ага! – подумал Бюсси, – а я-то все ломаю голову: за какую же смертельную опасность назначена такая, воистину по-королевски щедрая, цена?»

Энтузиазм троих наемных убийц тотчас иссяк. Недавно еще сиявшие лица выражали теперь испуг, улыбка застыла на закушенных губах, а глаза всматривались в темные углы, словно ожидая, не появится ли тот, одного имени которого оказалось достаточно, чтобы привести их в ужас.

– Вы и сейчас полагаете, что плата за вашу службу слишком велика? – спросила Фауста без тени насмешки.

Трое мужчин отрицательно замотали головой.

– Раз речь идет о Пардальяне – нет, черт возьми! Это не слишком много.

– Уж не колеблетесь ли вы? – спросила опять принцесса, но уже ледяным тоном.

– Нет, тысяча чертей!.. Но Пардальян... Проклятье! Тут есть от чего впасть в нерешительность, сударыня!

– Известно ли вам, что мы рискуем так никогда и не потратить пистоли, которые столь весело позвякивают в наших карманах?

Фауста все тем же ледяным тоном бросила:

– Решайтесь, господа.

Непроизвольно понизив голос, словно тот, чье убийство они замышляли, мог их услышать, Сен-Малин произнес:

– Значит, надо...

И красноречиво-зловещим жестом докончил свою мысль.

По-прежнему отважная и решительная, Фауста холодно, твердо, с чуть заметным презрением сформулировала вслух то, чего не осмелился сказать головорез:

– Надо убить Пардальяна!

Сомнение еще не покинуло их окончательно; они переглянулись исподлобья, но затем, вновь обретя свою привычную беззаботность, пожали плечами, словно стряхивая с себя всякие ненужные угрызения совести и страхи.

– Ба, в конце концов или мы его, или он – нас, – отрубил Сен-Малин.

– Все мы смертны! – наставительно сказал Шалабр, осторожно проводя кончиком пальца по лезвию кинжала.

– А то мы уже совсем разленились! – подытожил Монсери, хрустя суставами.

И словно сговорившись, они взялись за эфесы шпаг и закричали:

– Вперед, на Пардальяна!

И страшно, по-звериному ощерились. Фауста улыбнулась. Уверенная теперь в этой троице, она повернулась к Бюсси-Леклерку.

– Считает ли господин де Бюсси-Леклерк себя слишком важным вельможей, чтобы поступить на службу к принцессе Фаусте? – спросила она.

– Поверьте, сударыня, – поспешно сказал Леклерк, – я почту за честь поступить к вам на службу.

– В борьбе против Пардальяна помощь такой шпаги, как ваша, была бы неоценима. Назначьте ваши условия сами. Каковы бы они ни были, я их принимаю.

Бюсси-Леклерк внезапно вскочил на ноги. Яростным движением он выхватил свой кинжал из ножен и зарычал в порыве исступленной ярости:

– Ради счастья вонзить эту сталь в сердце Пардальяна я не колеблясь отдал бы, сударыня, не только все мое состояние до последнего денье, но и всю свою кровь до последней капли!.. Моя помощь вам обеспечена, будьте уверены... Но, как вы сами понимаете, между нами и речи быть не может ни о найме, ни о деньгах, во-первых, потому, что радость утоленного мщения станет мне достаточной наградой, а во-вторых, я исполнен решимости считать своим врагом всякого, кто попытается встать между Пардальяном и мной, и поступать с ним соответственно... Если после того, как вы приговорили Пардальяна к смерти, вам взбредет фантазия спасти его, я, будучи у вас на службе, не смогу ослушаться вас, не совершив при этом предательства.