Мишель Зевако - Смертельные враги

Куда бы ни направлялась Фауста, она любила окружать себя неслыханной роскошью. Вот почему она разбрасывала золото пригоршнями, не считая его. Для этой необычной женщины расточительство не было заурядным приемом кокетки, стремящейся создать сверкающую, но вовсе не обязательную оправу для своей сказочной красоты. Баснословная роскошь, которой она себя окружала, являлась звеном тщательно продуманной системы. Это было нечто вроде ослепительного спектакля, предназначенного поразить воображение всех тех, кто к ней приближался, от мала до велика, а заодно и подчеркнуть ее красоту.

В Севилье Фауста немедленно приказала отделать себе великолепные покои, украшенные мебелью из ценных пород дерева, переливающимися драпировками, редкими безделушками, полотнами самых известных мастеров того времени; не было забыто ничего, что могло бы произвести впечатление на ослепленного посетителя.

В это-то жилище и прибыла сейчас на носилках Фауста.

Как только она вернулась к себе, служанки сняли с нее пышный придворный костюм, надетый ею для визита к Филиппу II, и облачили ее в просторное платье из тонкого льна ослепительной белизны, после чего она удалилась в свою спальню, куда, кроме нее, никто не смел входить; своим аскетизмом эта комната резко контрастировала с тем блеском, что царил вокруг.

Уверенная, что ничьи нескромные глаза не будут здесь за ней подглядывать, Фауста взяла манифест Генриха III, который хранила у себя на груди и который чуть не отобрал у нее Эспиноза. Задумавшись, она долго смотрела на него, а потом спрятала в маленький футлярчик с секретным замком; футлярчик, в свою очередь, она положила в выдвижной ящик, скрытый в дне сундука из массивного дуба и защищенный двойным рядом сложных запоров.

– Чтобы обнаружить футляр, понадобится разнести этот сундук в мельчайшие щепки, – прошептала она.

Приняв эти меры предосторожности, Фауста села и стала размышлять; при этом лицо ее оставалось по-прежнему величественно-спокойным, как у мраморной статуи.

– Итак, у Филиппа я встретила Пардальяна, и этой встречи оказалось достаточно, чтобы я опять споткнулась! Великий инквизитор едва не схватил и не ограбил меня.

Неопределенная улыбка появилась на ее губах:

– Правда, Пардальян собственной персоной явился меня освобождать!.. Почему?.. Неужели, сам того не подозревая, он любит меня? Господи, как же плохо я, Фауста, знаю этого человека!

Внезапно ее взгляд помрачнел:

– Впрочем, если Эспиноза тот человек, каким я его себе представляла, то рыцарский жест Пардальяна может стоить шевалье жизни... Осмелится ли Эспиноза воспользоваться ловушкой, которую он так замечательно подстроил?.. Я в этом отнюдь не уверена! Сей служитель церкви всегда идет к своей цели долгим и извилистым путем. Только я решаюсь без колебаний уничтожать все препятствия – я и Пардальян. И почему он не на моей стороне?! Сколько мы могли бы совершить, будь мы заодно!.. Ах, почему я сама не мужчина?! Я хотела бы, чтобы весь мир распростерся, словно раб, у моих ног! Но я всего лишь женщина, и раз я не смогла вырвать из своего сердца эту любовь, грозящую погубить меня, то я нанесу новый удар по предмету этой любви; на сей раз я буду предельно осторожна, и он не ускользнет от меня. На карту поставлена моя собственная жизнь; чтобы осталась в живых я, нужно, чтобы Пардальян был мертв!

Она вспомнила о Филиппе II, и мысли ее потекли в другом направлении:

– По-моему, я произвела на короля глубокое впечатление... А может быть, оно оказалось весьма скромным? Я надеялась ошеломить его своими возвышенными замыслами, а на деле, по-видимому, этого надменного старика поразила лишь моя красота. Что ж, пусть так... Любовь – такое же оружие, как и всякое другое, и с ее помощью можно управлять мужчиной... особенно, если этот мужчина достиг уже преклонного возраста... Я бы предпочла, конечно, что-нибудь другое, но выхода у меня нет.

Она вновь вернулась к тому, что составляло суть ее размышлений:

– Все мои встречи с Пардальяном становятся для меня роковыми... Если Пардальян увидит короля еще раз, то любовь Филиппа ко мне угаснет так же быстро, как зажглась. Почему?.. Не знаю! Но так будет, это обязательно, это неотвратимо... Значит, Пардальян должен умереть!..

Мысли ее опять приняли новый оборот:

– Мирти!.. Где она может сейчас быть? А мой сын?.. Его сын!.. Наверное, она теперь во Франции. Как отыскать их?.. Кого послать на поиски ребенка?.. Моего ребенка! Я никому не доверяю, любой кажется мне недостаточно надежным, недостаточно преданным.

И с непередаваемой мукой в голосе она воскликнула:

– Сын Пардальяна!.. Если твой отец не знает тебя, если твоя мать покинет тебя, то что станется с тобой?.. Какова будет твоя судьба?..

Долго еще она размышляла, перебирая в уме разнообразные варианты. Наконец решение, очевидно, было принято. Из спальни Фауста перешла в гостиную, обставленную с изысканным вкусом.

Она вызвала управляющего, дала ему подробнейшие указания и спросила:

– Господин кардинал Монтальте здесь?

– Его высокопреосвященство не вернулся, сударыня. Фауста нахмурилась.

«Странное исчезновение, – думала она. – Неужто Монтальте предаст меня? Вряд ли. Гораздо более вероятно, что ему подстроили какую-нибудь западню... Должно быть, тут замешана инквизиция... Надо будет над этим поразмыслить...»

А вслух произнесла:

– А де Сен-Малин, де Шалабр и де Монсери?

– Они беседуют с господином де Бюсси-Леклерком, который просит вас принять его.

– Пригласите сюда господина де Бюсси-Леклерка и моих дворян.

Управляющий вышел, а Фауста села в великолепное кресло, похожее на трон, приняла одну из тех очаровательных и грациозных поз, секретом которых она владела, и стала ждать.

Через несколько секунд три охранника склонились перед ней в почтительном поклоне, а Бюсси с галантностью заядлого фехтовальщика, которую он считал неотразимой, произнес свое приветствие:

– Сударыня, я имею честь сложить к ногам вашей сияющей красоты нижайшие знаки почтения самого пылкого из ваших почитателей.

Проговорив сию речь, он горделиво выпрямился, закрутил свой ус и стал ждать, какое действие произведет его галантность. Однако это восхитительное самодовольство по обыкновению поблекло самым жалким образом, столкнувшись с надменным нравом Фаусты; с мимолетной презрительной улыбкой принцесса ответила:

– Добро пожаловать, сударь.

И уже больше не обращая на него никакого внимания, произнесла с той завораживающей улыбкой и тем грудным, ласкающим голосом, которые очаровывали самых стойких и непокорных:

– Садитесь, господа. Нам надо поговорить. Господин де Бюсси-Леклерк, вы тоже не окажетесь лишним.