Анна Малышева - Посланница судьбы

Этот внезапный порыв, сотрясший кровать, на минуту возвратил Борису сознание. Он приоткрыл измученные глаза и прошептал:

– Не надо, не плачьте… Чему быть, того не миновать…

Стоявшая в углу его комнаты Изольда Тихоновна, в одной сорочке и в шали, едва не спадающей с полных плеч, наблюдала всю сцену от начала и до конца. Она была до такой степени изумлена переменой в князе, которого всегда считала бесчувственным, что на какое-то время лишилась дара речи. Наконец экономка пришла в себя и, обретя свою прежнюю рассудительность, произнесла:

– И в самом деле, князь, вы еще, слава богу, не на похоронах, чтобы так убиваться. Надо подумать о деле. Нужно перенести Бориса в карету и отвезти в ближайшую больницу… Уж там доктора не посмеют от него отказаться!

– Что-о-о?! – возмущенно пропел Илья Романович, поднимаясь с колен и сжимая кулаки. – Вы мне намерены указывать? Вы хотите, чтобы я, столбовой дворянин, отправил своего сына в больницу умирать вместе с плебеями? С кучерами?! С бродягами?!

– Хорошо, будь по-вашему… Пусть умирает здесь, на руках у столбового дворянина, – отчеканила она, смерив князя ледяным взглядом. – Не удивлюсь, если завтра заболеете и вы…

– Пошла вон! Вон, дура! – не дав экономке договорить, заорал Белозерский, сотрясая в воздухе кулаками.

Изольда Тихоновна удалилась с высоко поднятой головой, завернувшись в шаль с величием патрицианки. Ее гордость была страшно уязвлена – оскорбление было нанесено при слугах.

– Что делать, Илларион? – в отчаянии обратился Илья Романович к дворецкому.

– Искать другого доктора, – последовал ожидаемый ответ.

– Где искать?! Какого доктора?! Все сейчас на дежурствах в больницах, ведь эпидемия в городе…

Илларион промолчал.

– Я знаю хорошего дохтура, – неожиданно вставил Архип. – Дай карету, барин! Он, хоть и неподалеку живет, да, кажись, тоже на дежурство ходит… Придется в больницу заехать!

– Так ведь доктор с дежурства не поедет, – засомневался Илья Романович.

– Этот поедет! – твердо заявил старик, ткнув указательным пальцем в потолок, словно намекая на известный ему свыше факт.

– Езжай, старый, – упавшим голосом ответил князь. – Вся надежда на тебя теперь…

Но в его голосе не было никакой надежды. Князь в сопровождении Иллариона вышел отдать распоряжения.

Архип, оставшись наедине с больным, достал из кармана маленький пакетик с порошком белой чемерицы, который приготовил для своего старого слуги Глеб. Взяв порошка на кончике ножа, как учил молодой доктор, он размешал его в стакане воды.

– Архип… умираю! – услышал он за спиной голос молодого хозяина. Борис лежал, едва приоткрыв воспаленные веки, и смотрел на старика в упор.

– Эх-эх, разве такие богатыри помирают? – покачав головой, с укоризной ответил Архип. – Небось, еще до ста лет доживете! И жить еще надоест! Вот лекарство выпьете, и сразу полегчает…

– Что это? – недоверчиво прошептал офицер. – Ведь доктор еще, кажется, не приезжал.

– Пейте, не спрашивайте! – строго приказал старый слуга и добавил со значением: – Это дохтур из самого Парижа прописал…

– Доктор из Парижа… Как наш Глеб… – улыбнулся Борис и выпил все без остатка.

Когда Архип, усевшись на козлах кареты (от кучера он решительно отказался), тронул лошадей, окончательно рассвело. Подъехав к пекарне Дерябина, он увидел свет в щелях закрытых ставней в окнах первого этажа. Булочник вставал спозаранку и с двумя подмастерьями принимался за работу. Услышав, что к дому подъехала карета, Фрол Матвеевич открыл ставень и выглянул в окно. Узнав старого приятеля, он ударил себя ладонями, белыми от муки, по ляжкам и воскликнул:

– Батюшки мои! Да неужто ты, божий старичок, привилегию на старости лет получил – разъезжать в барской карете для утреннего моциону?

– А некогда мне с тобой лясы точить, Фрол, – строго остановил его старик. – Беда у нас дома – холера у молодого барина. Глеб у себя нынче или в больнице на дежурстве?

– Мы его уже третьи сутки не видим, – сообщил сразу посерьезневший Дерябин. – Надеюсь, что жив, здоров, а то ведь говорят, что и доктора некоторые тоже заболели…

Архип не стал дальше слушать, спешно распрощался с другом и поехал на Моховую. В университетскую больницу он прибыл в десятом часу утра. Здесь его ждало новое разочарование.

– Глеб Ильич вместе с Иваном Федоровичем только что отбыли к губернатору на совещание! – совсем юный доктор сочувственно смотрел на старика сквозь толстые линзы очков.

– Святые угодники! – в отчаянии вскрикнул Архип. – Это когда же они оттедова воротятся?

– Хорошо бы к обеду, – вздохнул парень и пожаловался: – Поутру еще двое преставились и четверо новеньких поступили.

Старик стянул с головы шапку, перекрестился и тихонько, прежде оглядевшись по сторонам, спросил:

– А скажи, сынок, правду старому человеку… Кто-нибудь от холеры этой проклятой выздоравливает?

– У нас пока не было таких случаев, – покачал головой ординатор, – а вот у доктора Гааза один мальчонка на поправку пошел…

Архип уселся на стул в глубине коридора, втиснувшись в самый уголок, чтобы никому не мешать, и принялся ждать.

У генерал-губернатора князя Голицына на расширенном заседании Комитета по холере собрались лучшие медицинские умы Москвы. Первым выступил главный врач Голицынской больницы Михаил Антонович Маркус. Он подвел итог первых дней эпидемии. Картина была удручающая. Число умерших перевалило за сотню, а выздоровевшим считался всего один человек. Доктору Гаазу удалось спасти семилетнего мальчика, да и то на ранней стадии болезни. Впрочем, ничего нового доктор Маркус не сообщил. Все присутствующие прекрасно знали, что дела с холерой морбус обстоят крайне скверно и в России за три месяца умерли уже более двадцати тысяч человек. Добравшись, наконец, до самого густонаселенного города страны, зараза и не думала останавливаться. Впрочем, преамбула доктора Маркуса была короткой. Все с нетерпением ждали выступления смоленского доктора Хлебникова, ради которого губернатор Голицын и созвал расширенное заседание.

Присутствующие, кто прямо, кто исподволь, разглядывали пожилого мужчину, сухощавого, не лишенного былой выправки. Отсутствие растительности на его голове с лихвой заменяли седые бакенбарды, по-военному сросшиеся с усами. Из-под очков смотрели живые серые глаза, в которых было больше любопытства, нежели робости. Он сидел между князем Голицыным и прибывшим из Петербурга чиновником Третьего отделения Савельевым.