Хлеб печали - Станислава Радецкая
- Клянусь. Пресвятой Девой Марией. И своим именем. И именем деда.
- Ну что ж, я принимаю твою клятву, - графиня хлопнула в ладоши и приказала слугам немедленно спуститься вниз и найти девчонку. («Ее зовут Магдалена», - вставила Матильда.)
- Можно мне пойти с ними? – осведомилась она и, встретив сумрачный взгляд графини, поторопилась добавить: - Так она вряд ли испугается и убежит.
- Что ж, ладно, - милостиво ответила графиня.
Когда Матильда выбежала на улицу, опередив всех слуг, дорога за изгородью была пуста – там, где сидела Лене, осталась лишь примятая трава. От нее все еще пахло бедняцким платьем девчонки, и Матильда завертелась на месте, пытаясь почуять, в какую сторону она ушла. Дым от натопленной печи мешал ей, как она ни ложилась на землю под удивленные взгляды слуг, перебивал нюх, стирая прочие запахи, и, в конце концов, она отчаялась, не зная, куда эта девчонка могла пойти.
Графиня заставила Матильду подняться, и сделала знак слуге отряхнуть платье. Она ничуть не удивилась ее странному поведению, в отличие от слуг и зевак, которые даже начали креститься, и приобняла Матильду за плечи.
- Не волнуйся, дитя, - ласково сказала она. – Твоего беспокойства это не стоит. Если вам суждено, то вы встретитесь снова… - она замолчала, а затем наклонилась к Матильде и шепнула на ухо: - Но никогда не делай на людях то, что делала сейчас, тебе это ясно?
Матильда обернулась к ней и встретила холодный, но, как ни странно, понимающий взгляд. Она невольно смутилась и кивнула: «Да, я исполню».
Глава четырнадцатая. Магдалена. Арест
Лене не успела даже замерзнуть, сидя на земле; ее согнала с места кавалькада из знатных кавалеров, и она уткнулась головой в землю, как учила ее бабка Магда, и застыла в этой позе до тех пор, пока господа не проехали. Сильно хотелось есть. Хотелось отдохнуть. Но она не смела никуда уходить, как приказал ей Матиас. Странным он был – иногда заговаривался и называл себя, как девчонка, то принимал высокомерный вид и злился без толку и без повода, то был добр с ней. Она поняла, что он приходился барону внуком, но ей казалось, что у старого барона была только внучка… Впрочем, откуда Лене было об этом знать на самом деле, и она быстро перестала думать о своем спутнике.
Ее укусил муравей, и она почесала голую лодыжку. Слуга с постоялого двора хмуро на нее посматривал, взвешивая в руке кнут. Лене на всякий случай встала и поклонилась ему, но его лицо ничуть не смягчилось. «Я просто дождусь здесь Матиаса», - сказала она себе, проведя большим пальцем ноги перед собой, но внезапно ее охватило ощущение, что Матиас не вернется, что он попал в беду. Сложно было объяснить внезапный холод, но в животе будто заворочалась большая жаба, и Лене поняла, что ей не стоит здесь оставаться.
Она еще раз посмотрела на слугу, и тот с отвращением отвернулся и ушел. Лене переступила с ноги на ногу, размышляя, куда ей пойти, но не успела сделать и шага, как ее окликнули. Слуга, не меняя брезгливого выражения лица, кинул ей половинку подсохшего хлеба, и Лене, не веря своим глазам, прижала его к животу и мелкими шажками отошла прочь.
Лене съела половинку, как только отошла подальше от двора, вторую завернула в подол рубашки и решила оставить на черный час. Заходящее солнце золотило край деревьев, над полем стоял звон кузнечиков, и над дорогой лениво пролетали толстые шмели. Лене не знала, в какой стороне ее дом, а идти в другое место ей было незачем. Она оглянулась на хутор, где остался Матиас, гадая, не подождать ли ее или его, но увидела телегу, скрипевшую и вздыхавшую, будто существо, старше которого не было на свете, и подняла руку, чтобы спросить у добрых людей, как вернуться домой.
Это были крестьяне из другой деревни, ехавшие в город, чтобы привезти господину управляющему шерсть, и они не знали никого из деревни Лене, разве что слышали, что два года назад кого-то из их деревни задрал волк. Женщина смотрела на Лене с жалостью, пока та смущенно и сбивчиво рассказывала о том, как потерялась в лесу и теперь ищет свою бабку. Они долго судили и рядили, как лучше поступить с Лене, пока запряженный в телегу бык медленно вздыхал, отгоняя мух, и, в конце концов, решили отвезти ее в город, где можно было найти кого-нибудь, кто позаботится о ней и знает дорогу назад. Они ничего не слышали ни о пожаре, ни о господине, который переполошил всю их деревню, ни о смерти старого барона, да и вообще говорили мало и веско, предпочитая держаться вещей знакомых. Лене усадили на кучу мягких тюков, и она свернулась на них калачиком, радостная, что можно передохнуть и больше не идти не пешком. Она так уютно прикорнула среди мешковины, остро пахнувших шерстью, что быстро уснула, и ей приснилось, что они с Матиасом вернулись домой, и он катает ее на запряженной в телегу огромной собаке.
У ворот города ее разбудили, и, полусонную, стащили на землю, пока офицер досматривал груз и допытывался, кто они такие. У него были огромные усы, которые топорщились, как у таракана, и выпученные голубые глаза, а на каждом слове он лязгал зубами столь страшно, что Лене спряталась за телегой. Она слышала, как крестьянин с извинениями и поклонами вручил офицеру деньги, и тот, пересчитав их, наконец смягчился, но быстро отвлеклась, поскольку рядом на подставке стояла блестящая кираса. Поверхность ее отражала все, как застоявшаяся вода, и Лене не сразу узнала себя; настолько ее лицо и фигура исказились в ней. Она поглядела на себя сбоку, затем скорчила рожу, потом показала язык и обомлела, когда кираса неожиданно поднялась вверх, а ей самой достался такой подзатыльник, что
