Алхимики - Рудольф Баумбах
— Верно, верно! — с облегченным сердцем вскричали почтенные мастера, и придворный портной принужден был сдаться:
— Ну что ж? В таком случае и я ничего не имею против этого брака.
— Правильно, друзья! — во весь голос заревел придворный мясник. — Эй, хозяин, принеси-ка нам еще бочонок, — я один заплачу за него! Мы выпьем сейчас круговую в честь придворного портного.
В то время, как в харчевне «Золотого Гуся» рассуждали о судьбе участников ночной авантюры, — эти последние находились в полном неведении относительно своего будущего.
Особенно приходилось призадуматься обоим пленникам. Каждый из них сидел в отдельном помещении. Доктор Рапонтико молча смотрел в одну точку, а Бальтазар Клипперлинг из Вены весь дрожал и стучал зубами от страха, то и дело ощупывая свою шею, как будто ее уже стягивала роковая петля.
В первые дни после достопамятной ночи обитатели аптеки Золотого Льва чувствовали себя неважно. Господин То-мазиус лежал в постели, и пользовавший его врач только покачивал головой. Фриц и Эльза все время находились в комнате больного. Ночью они попеременно сидели около его постели.
Магистр также не покидал своего ложа. Он был окутан целым ворохом шерстяных одеял и беспрекословно выпивал один стакан лечебного чая за другим и одну склянку с лекарством за другой.
Немало дела было и у старой Ганны. Но она с великим терпением выполняла свои обязанности, ибо была уверена, что все кончится самым наилучшим образом.
И она не ошиблась! Тяжело проболев два дня, старик начал медленно возвращаться к жизни. Смерть, с которой он так долго и так успешно боролся при помощи своих лечебных снадобий, и на этот раз спасовала перед микстурами и пилюлями аптеки Золотого Льва.
Через несколько дней господин Томазиус уже смог встать с постели и усесться в своем большом кресле. Рядом с ним на столике стоял стакан с золотисто-коричневым кипрским вином, которое лишь в самых редких случаях выносилось на свет Божий из недр его погребка.
Октябрьское солнце светило сквозь круглые оконные стекла и озаряло белокурую головку юнгфер Эльзы, причем создавалось впечатление, что свет в комнате исходит от светлых кудрей молодой девушки.
Господин Томазиус возложил руки на головы обоих молодых людей и произнес, по-видимому, очень проникновенную речь, ибо Фриц и Эльза имели растроганный вид и с чувством поцеловали старика в седую голову. В сторонке от них стояла старая Ганна и кончиком передника осушала обильно струившиеся из ее глаз потоки слез.
— Я был тяжело болен, — сказал аптекарь, — и моя болезнь длилась очень долго. Я имею в виду золотую лихорадку, которая съела лучшие годы моей жизни. Теперь я исцелен. К счастью — еще не поздно, и я смогу наверстать потерянное. Если Богу будет угодно продлить вечер моей жизни, я надеюсь, что мои дети постараются скрасить его своей молодостью. А теперь идите! Ты, Фриц, посмотри, что делается в аптеке: страшно подумать, сколько они там поломали и разбили за время моего отсутствия!.. Для тебя найдется работа. А ты, Эльза, отправляйся-ка на кухню! Я хочу сегодня на деле убедиться, вправду ли ты хорошая хозяйка. Если ты приготовишь нам вкусный обед, я поспешу со свадьбой. Но если у тебя суп подгорит или ты пересолишь его, вам обоим придется ждать целый год. Теперь — марш! А вы, Ганна, пожалуйста, перестаньте хныкать, — я этого терпеть не могу…
— Я уже успокоилась, господин Томазиус!
— Отлично. Зайдите к магистру и попросите его заглянуть ко мне, — мне нужно с ним поговорить.
Магистр также вылечился от своей, в сущности, пустяковой болезни, но находился в самом мрачном расположении духа.
Оправившись от испуга, он уразумел, какого рода отношения связывают Фрица Гедериха и белокурую Эльзу. К тому же, друзья и доброжелатели, посещавшие его во время болезни, постарались открыть ему глаза на некоторые обстоятельства, доселе магистру не известные. Фриц Гедерих самолично явился к нему на второй день после той достопамятной ночи и признался во всем, как на духу. Но магистр повернулся тогда лицом к стене и сделал вид, что заснул, после чего Фриц удалился с сознанием исполненного долга.
Сегодня, закутанный до подбородка, магистр сидел у своего письменного стола и сочинял стихи. Ах, он писал теперь не комедию и не глубокомысленную дидактическую поэму! Он творил элегию, трогательную и печальную, как песня раненого насмерть соловья:
Зачем отвергла ты влюбленного магистра,
Чье сердце, Эльза, билось только для тебя?..
Стихотворение вышло длинное-предлинное. В самом конце этого послания, полного жалоб на коварство Эльзы и ее возлюбленного, из-под пера магистра вылились строчки, для него самого несколько неожиданные:
Желает вам любви и много-много счастья
Ваш старый друг магистр Иероним Ксиландер.
Когда он перечел эти строчки, его сердце наполнилось тихой радостью примирения.
Есть своего рода наслаждение и в муках невинно пострадавшего: так стебель дулькамары — сначала горек и внушает отвращение, но потом вдруг делается сладким, как мед. Магистр начал теперь ощущать неизъяснимую сладость в своих муках обманутого воздыхателя.
Когда ученый муж предстал перед своим бывшим будущим тестем, он действительно походил на мученика, которого только что сняли с колеса, переломавшего ему все кости…
Они виделись первый раз со времени той ужасной ночи. Сначала каждый из них осведомился о здоровье другого; оба они с радостью ухватились за эту тему, чтобы оттянуть неприятный для них разговор.
Наконец, господин Томазиус собрался с духом и начал развивать мысль известного изречения: «Человек предполагает, а Бог располагает». Он говорил как по-писаному. Бедный магистр терпеливо слушал аптекаря, который строго логически доказывал ему, что Эльза не годится в жены такому ученому человеку: магистр должен, мол, радоваться, что узнает об этом вовремя, — в противном случае дело могло бы зайти слишком далеко.
Магистр со всем согласился и поник головой, словно сломанная лилия.
— У меня есть в виду подходящая невеста для вас, — продолжал аптекарь.
Сломанная лилия слегка приподняла голову.
— Это — бургомистерская дочка Кэтхен. Чем не жена для вас? Бургомистр — мой кум, и дело пойдет на лад, если я замолвлю за вас словечко. Что вы об этом думаете?
Магистр горько усмехнулся.
— Она красива, но слишком горда!
— Это еще ровно ничего не значит, — уверенно заявил аптекарь. — Вы человек почтенный, и каждая девушка почтет за честь, если вы сделаете ей предложение. Положитесь на меня, магистр, уж я все устрою; впрочем, об этом мы еще поговорим! А теперь у меня к вам большая просьба, дорогой магистр! Увы, раньше я довольно
