Беглая княжна Мышецкая - Владимир Иванович Буртовой
– Эхе-хе, княжна Лукерья, что не варится, того в горшок не кладут! Так и с тобой – если и потянет в монастырь, то не на своих ногах, а на расписных дрожках, когда не только душа, но и тело почти бренным станет… Ну да ты сама сказала – на все воля Господа. Теперь, – князь Иван Богданович встал, за ним неспешно поднялась и княжна Лукерья, – идем в дом мой, гостьей будешь. А как малость окрест утихнет мятеж, отправлю тебя, княжна, до Москвы с надежными гонцами ради бережения. А от Москвы ты спокойно домой доедешь, в тех краях мужики живут мирно, и казаки не разбойничают.
– Благодарствую, князь Иван Богданович, за ласковый прием, за твою заботу. И буду рада по успокоении в царстве нашем видеть тебя снова в родительском доме. У нас под Калугою места дивные, даже государь Алексей Михайлович по молодости однажды приезжал к нам на заячью охоту.
– Помню тот случай, потому как был в свите великого государя. Идем, княжна Лукерья, примешь баньку, переоденешься, да и к обеденному столу прошу. Думаю, тебе есть что еще порассказать из своей чудной жизни. Особливо мне хочется узнать побольше о воровском атамане Стеньке. Надо же, как тряхнул Московским царством!
Проводив княжну Лукерью до ее светелки, князь Иван Богданович прошел снова в свой кабинет, где с тысячью вопросами на кончике языка поджидал его дьяк Ларион. Князь Иван Богданович, хмуро отмахнувшись от возможных расспросов, повелел:
– Покличь ко мне холопа покойного воеводы Алфимова Афоньку! Он в свое время сказывал мне что-то про девицу при походном атамане Ромашке. Не о княжне ли Лукерье речь? По нынешним смутным временам никому нет веры на слово, без доброго сыску. Ступай, Ларька! Не вышло бы и у нас с княжной какого срама, иначе скажет обо мне великий государь Алексей Михайлович: воистину говорят, дурак с дураком сходятся, друг на друга дивятся! В диво сказка княжны Лукерьи, да не на грош ли правды в ней?
Вечером отдохнувшая и успокоившаяся за себя княжна Лукерья долго молилась перед иконой Божьей Матери, тихо, шепотом просила заступницу помочь ей как-то ускользнуть из-под твердой руки воеводы Милославского, чтобы снова вернуться к любимому мужу Михасю, чтобы снова увидеть синеглазого заботливого Никиту Кузнецова, самарских стрельцов, отважного преданного побратима Романа Тимофеева и Ибрагимку, а ночью ей привиделся красочный и какой-то вещий сон…
Видит она себя как бы со стороны. Вот едет молодая княжна Лукерья по длинной березовой аллее, и солнце, вставая из-за горизонта, слепит глаза, играет дивными бликами в золотых царских палатах, а она уже не на коне, а в карете, одета в роскошный наряд, в драгоценных украшениях покойной матушки княгини Анны Кирилловны, вот она неспешно идет в окружении царских ближних на прием к царю Алексею Михайловичу. Распахиваются резные двери, и она видит царя на троне… Прошло много лет, а Алексей Михайлович все такой же, как и тогда, в их имении, когда еще при жизни князя Данилы приезжал на охоту: темно-русый с красивой, сединой тронутой бородой, широк в плечах, с румяными щеками, и только большой живот придавал царю вид грузного, тяжелого на подъем человека, которому еще далеко до старости…
– О чем хлопочешь, княжна Лукерья? О чести ли покойного родителя, о месте ли службы брату Ивану? Сказывай, – и улыбнулся ласковыми добрыми глазами.
Княжна Лукерья с бьющимся от страха сердцем хлопочет о помиловании:
– Спаси, батюшка царь Алексей Михайлович! Спаси от виселицы неминучей… – и на колени падает перед троном, лица государя не видит, только из-под парчового наряда видны шитые золотом сафьяновые голубые сапожки государя.
– Да кого же, княжна Лукерья? Кого спасти, сказывай, голубушка! Отказа тебе не будет ни в чем!
Кого спасти? Княжна Лукерья силится вспомнить – за кого, за чью жизнь пришла хлопотать – и не может! Знает – дорогому человеку грозит лютая беда, но кому именно? В надежде вспомнить, она осматривается вокруг и среди бояр в злаченых одеждах вдруг видит Афоньку. Лукерья с тем Афонькой ни разу не виделась, но по рассказам самарян хорошо представляла себе бывшего воеводы Алфимова холопа – высокий детина, с бычьей шеей, с усами, но без бороды, со злыми желто-зелеными глазами. И злорадный, как у вурдалака, оскал крупных редких зубов. Холоп стоит, левой рукой подбоченясь, стоит с недоброй ухмылкой, правую руку на рукоять большого топора оперши. И вдруг воеводский холоп, невесть как попавший в царские хоромы, выступает из боярского ряда на два шага и кричит громовым голосом, оглушая княжну и самого государя, который даже уши прикрыл ладонями:
– Хватайте беглую монашку! Она в воровской шайке Стеньки Разина на видном месте сидела!
Княжна Лукерья вскрикивает, с неимоверным усилием бежит к распахнутому окну. За спиной тяжелый топот грубых сапог холопа и его радостный крик:
– Не уйде-ешь! Попалась, воровская пташка! Отольются вам горькие слезы моего батюшки – воеводы Ивана Назаровича!
И вдруг из-за колонны навстречу Афоньке метнулся кто-то в стрелецком кафтане, за своей спиной княжна Лукерья слышит звон стальных клинков, она вскакивает на мраморный подоконник и кидается вниз, издав вопль отчаяния… Упасть не успела – проснулась с трясущимися руками, с мокрым от пота лбом.
– Ох, Господи! Привиделось такое… – Княжна Лукерья поднялась с горячей постели, краем одеяла вытерла лицо, шею. – К чему такой вещий сон? И кого я просила у царя помиловать? Ведь никто из моих друзей не попал в руки палачей? Надо же, приснился холоп Афонька, которого я и в глаза не видела. – Силилась вспомнить, кто, спасая ее, набросился с саблей на воеводского доглядчика, как будто это имело для нее теперь какое-то значение. Но лица своего защитника она и во сне не видела. Посидев на постели с минуту, княжна Лукерья снова откинулась на подушку, сон быстро смежил ее уставшие заплаканные глаза.
* * *
Михаил Хомутов натянул повод, попридержал коня, рядом с ним остановился и Никита Кузнецов, а позади десяток их давних друзей – самарских стрельцов.
– Почудилось, аль вправду кто-то лесом шел, от Надеина Усолья? Послушаем, может, воеводский дозор где-то притаился, – и сотник спешно снял со спины пищаль, изготовился к стрельбе. Осенний лес, оставленный перелетными птицами, безмолвный и осиротевший, с полуголыми от листопада деревьями, похоже, как и люди, весь насторожился, а потому так чутко реагировал и на одинокое в отдалении воронье карканье, и на звонкий треск сухостоя под ногами крадущегося в кустах человека.
Молчаливый, острый на слух Гришка Суханов вытянул правую руку чуть
