Поль Феваль - Карнавальная ночь
Заметим, что не следует искать неукоснительной логики в рассуждениях одержимого. Логике не пересилить лелеемую в душе надежду на то, что побег избавит от всех несчастий и, освободившись, можно вернуться к матери, словно ничего не произошло. Навязчивая идея затуманивает разум. Трудности обнаруживаются позднее, но вначале пленник не видит ничего, кроме стены, которую нужно преодолеть и за которой сияет безоблачное будущее.
Вот почему взгляд Ролана из-под полуприкрытых век ласково скользил по юбке, корсажу, шали, шляпке и туфлям сиделки. Они означали для него побег, свободу, избавление от жуткого кошмара и отдохновение в материнском доме.
Даво ела, пила и болтала.
– Все, что хотела, я получила, – ухмылялась она. – Мой муженек-пьяница получил место. Сколько бы он там ни продержался, все хорошо. И зачем только люди женятся! Дети, заботы! Но, в конце концов, что сделано, то сделано, разве не так? Голову даю на отсечение, меня еще вызовут свидетелем и я поприсутствую на судебном заседании.
Как бы ни занимала Ролана мысль о побеге, он невольно задумывался о том, что видел накануне: пожилую монахиню, нетвердо ступающую, но не согнувшуюся под тяжестью грубого одеяния отшельницы; старика, которого называли господин герцог и который был одет, как молодой человек; грациозную девочку, промелькнувшую у его изголовья и оставившую по себе сладкий запах резеды. Увядшие стебельки до сих пор были разбросаны по одеялу…
Ролан был слишком слаб, чтобы разгадывать загадки. В изнеможении он отогнал прочь воспоминание об удивительных посетителях, которых он увидел словно во сне без начала и конца.
Ролан прислушался: монастырь наполнился каким-то странным шумом. Снаружи доносился отдаленный гул захмелевшего города. Можно было подумать, что безумие праздника не обошло стороной суровую обитель, и у отшельниц ордена милосердия слегка закружилась голова.
Даво тоже услышала шум, сменивший привычную тишину. Она благодушно усмехнулась и сказала:
– Они на седьмом небе от счастья, оттого что старая карга решила взять отпуск на пару часиков. Давненько такого не случалось. Странные, однако, дела, и что за ними кроется? Я бы многое отдала, чтобы узнать ответ этой загадки… Здоровье моего муженька! Вот уж кто сейчас пирует! За детьми и присмотреть-то некому, кроме меня. А Даво может выпить море, отчаянный малый!
И она с чувством опрокинула рюмку вина. У Ролана сердце похолодело, когда сиделка сказала:
– А мне еще целую ночь глаз не сомкнуть! – Но она тут же рассмеялась и налила себе полную чашку кофе. – Уж не собираешься ли ты донести на меня, а? – спросила сиделка, резко оборачиваясь к раненому. – Некоторым кофе не дает уснуть, но я не из таких… Эй, малыш, не желаешь ли пропустить глоточек, цыпленочек мой?
Бутылка была пуста, и сиделка пребывала в игривом настроении.
– Порою кажется, что его и впрямь разбил паралич, – продолжала она. – Как старуха его назвала? Эй, господин Ролан! Я угощаю, как-никак праздник, середина поста!
Последними словами она невольно подсказала раненому дату и объяснение тому гулу, что доносился с улицы. Ролан принялся лихорадочно подсчитывать дни.
Холодный пот выступил у него на висках. Бедная мать ждала его уже более трех недель!
– Однако, – не унималась Даво, смакуя кофе, изрядно разбавленный водкой, – похоже, старухе нравится шататься по парижским притонам… А мне сколько досталось? Всего-то сотня жалких франков. Не больно щедрый подарок!.. Если бы я только знала, в чем тут дело, держу пари, я добыла бы себе пожизненную ренту… Ого, уже девять часов! Пора баиньки, мадам Даво!.. Солдат спит, служба идет, а завтра и службе конец. Бай-бай!
Она поудобнее устроилась в кресле, к неизъяснимой радости Ролана, не спускавшего с нее глаз. Ее красное лицо и осоловевшие глаза свидетельствовали о том, что сиделка не пожалела сил, добиваясь поставленной цели: славно провести вечерок.
Спустя полчаса приемная наполнилась храпом, похожим на визг пилы. Ролан подождал еще полчаса. Терпение его было на пределе, у него буквально кровь кипела в жилах.
Часы пробили десять. Уличный гвалт усиливался, и, напротив, обитель постепенно затихала.
Сердце Ролана билось так сильно, что он лишь с третьей попытки выбрался из-под одеяла. Когда он сел в постели, у него закружилась голова. Ему потребовалось несколько минут, чтобы собраться с силами и встать на ноги. Но воля и желание по-прежнему двигали им. Обняв горящую голову ледяными руками, он выпрямился во весь рост.
– Я упаду, лишь переступив порог обители! – сказал он себе.
Напомним, он думал только о стене, отделявшей его от свободы. Все, что могло произойти потом, было ему безразлично.
Ступая босыми ногами, он добрался до стульев, на которых Даво развесила свои обновки. Собрав их все, от шляпки до туфель, Ролан прошел за ширму, свое привычное убежище. Сначала он надел чулки и туфли, оказавшиеся слишком большими для него. Эти предметы туалета были ему наиболее знакомы; кроме того, с обутыми ногами он чувствовал себя смелее. С остальными пришлось повозиться. Его руки дрожали, он плохо видел в темноте, и ему недоставало зеркала. Для того чтобы облачиться в панталоны, жилет и сюртук, Ролан не нуждался ни в свете, ни в трюмо. Но когда впервые наряжаешься в женское платье, помощь была бы весьма кстати, и Ролан с сожалением подумал о соседке, услужливой мадам Марселине, заменявшей ему камердинера в трудных случаях.
Надевая рубашку задом наперед, он подумал: «Прежде я постучусь к ней. Осторожность не помешает. Она подготовит матушку, которая, возможно, очень слаба… Бедная матушка! Как я хотел бы увидеть ее здоровой!»
Он обернул нижнюю юбку вокруг талии, затем верхнюю, получилось совсем неплохо. С корсажем он справился без труда: тот застегивался, как рубашка. Затем он упрятал свои длинные волосы под шляпку. Оставалась шаль. Но прежде чем накинуть ее, Ролан замер на месте, измученный страхом и надеждой.
Он составил для себя четкий и исключительно простой план, заключавшийся в том, чтобы пройти мимо привратницкой и попросить открыть ворота. Нечего и говорить, задумка была славной, и никакое неожиданное препятствие не могло бы помешать ее осуществлению. Но когда настал момент привести хитроумный план в действие, Ролан ощутил, как волосы у него встают дыбом.
Он вдруг вспомнил о сущих безделицах. Даво никогда не выходила по вечерам. И как она просит открыть ворота, когда выходит? Какими словами приветствует сестру-привратницу? А что, если он с кем-нибудь столкнется? Стоит ему хоть на шаг сбиться с пути, и все пропало.
Что до походки, голоса, манеры говорить, то об этих вещах Ролан не беспокоился. Даво была родом из тех мест, что граничат с Бельгией, а подмастерья художников, к каковым относился и Ролан, наделены врожденными способностями ко всякому передразниванию.
