Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина
Так будущий шейх-уль-ислам, выполняя свое обещание, поднял волну клеветы. Иные маддахи рассказывали притчи, иные кричали о якобы оскверненных нечестивыми большевиками святынях, иные славили святых, призывали к газавату.
В массе бухарцы только усмехались, слушая бред маддахов, но находились и такие, кто слушал внимательно, старался запомнить слова. Некоторые маддахи вкладывали в свои речи столько огня и чувства, так потрясали руками, исторгали из своих глаз столько слез, что простодушные слушатели разражались рыданиями. Уже кто-то завопил: «Большевики раскапывают могилы!» — и толпы народа бежали к старым кладбищам, чтобы убедиться своими глазами и покарать осквернителей могил. Разъяренные фанатики с дервишем во главе ворвались в правительственное здание, зазвенели стекла, послышался женский визг. Толпа сбила с ног милиционеров и принялась их топтать.
Прислушиваясь к крикам и воплям, назир Нукрат и зять халифа пробирались верхом на конях через густую толпу у спуска, близ мавзолея Исмаила Самани.
— Слышите, народ выражает свои чувства. Я давно говорил, что… — начал назир.
Но он не успел осведомить своего спутника, о чем он давно говорил, потому что большой ком густой грязи залепил глаза и щёку зятя халифа.
— Бей джадидов!
— Бей их!
Кругом виднелись искаженные лица, сжатые кулаки, поднятые палки и посохи.
Нукрат, привстав на стремени, закричал:
— Стойте, святотатцы, это же зять халифа, правоверный.
Протиснувшийся к их лошадям огромный верзила, лохматый, в изодранной дервишской одежде, ударил набалдашником посоха по медной плошке и прорычал:
— Врешь ты! Этот безбородый, какой он зять халифа! Бей их!
В руке у него оказался здоровенный булыжник. Еще мгновение… И вдруг Нукрат увидел в толпе Юнуса.
— Звезда! — взвизгнул назир, ткнув пальцем. — Смотри, вот она, безбожная звезда!
Верзила оглянулся и, увидав красноармейскую звезду на мерлушковой шапке, с рычанием кинулся на Юнуса, увлекая за собой озверелых маддахов.
Утерев лицо тонким батистовым платком, Энвербей швырнул его в липкую грязь и, пришпорив в сердцах коня, поскакал, не разбирая дороги и не обращая внимания на прохожих, в сторону арка. Нукрат что-то зло сказал подъехавшим только теперь к нему конным милиционерам и показал кивком головы на рычащую толпу, над которой беспомощно моталась из стороны в сторону красноармейская папаха… Неловко хлестнув лошадь, он затрусил, неуклюже подпрыгивая в седле, за Энвербеем.
До поздней ночи кричали, вопили в Бухаре маддахи…
«Слушайте, слушайте! Неверных большевиков плетьми погонят в преисподнюю, и, когда побегут они с воплями, откроет сатана ворота и пригласит: заходите! И пахнёт огнем и серой в их нечестивые морды! Хо-оо!»
Нищие шныряли в толпе и, протягивая деревянные чашки, требовали денег.
— На войну, на священную войну дай! Залезь к себе в кошелку и вытащи побольше серебра, или ты проклятый язычник, забывший закон.
А если доброхотный жертвователь чуть мешкал, маддах запускал пятерню в кошель и тащил уже сколько мог сцапать.
— Хо-оо! — ревели каландары, нищие, дервиши и всякие монахи.
— К оружию, правоверные! Когда встретитесь с язычниками, то отрубайте им нещадно головы до плеч, до тех пор убивайте, пока не смешаются их ряды и пока они не побегут в ужасе от знамен пророка!
— Война, война с неверными! — вопили другие, а купцы, что потрусливее, уже гремели замками, запирая лавки.
— Убивайте идолопоклонников, признающих многобожие, где найдете их! Хо-ооо!
Бежали, мчались по улочкам слухи один другого ужаснее: «На хлебном базаре убили красноармейца!», «В водоеме Лябихауз утопили женщину, бесстыдно открывшую лицо!», «Толпа маддахов разгромила и сожгла вагон на станции!», «Горит медресе Улугбек!»
Жутко стало в Бухаре. Оторопь брала людей. На крепкие засовы запирали двери и ворота бухарцы. А маддахи неистовствовали.
Совет назиров республики заседал весь день и всю ночь. Много решений было вынесено на этом заседании, но никто пальцем не пошевелил, чтобы прекратить бесчинства фанатиков.
Глава пятнадцатая
Диспут почти философский
Беседа камня с кувшином не удается.
ПословицаМой язык — это гневный, но связанный лев.
ХафизИз бурлящего водоворота бухарского базара Юнуса грубо вырвали и втолкнули в мирный пустынный дворик. С треском захлопнулась калитка перед ревущей толпой, и два здоровенных, чем-то похожих друг на друга милиционера встали у косяков.
Сразу остановиться грузный Юнус не смог: толчок был слишком резок. Сделав несколько скачкообразных прыжков, он упал на колени, едва не сбив невысокого муллу в белой чалме, стоявшего посреди дорожки.
Руки свои мулла зябко прятал в длинных рукавах черного суконного халата и так и застыл, когда в тишину вместе с ввалившимся во дворик Юнусом и прислужниками ворвался шум улицы.
К поднимающемуся с земли Юнусу повернулся знакомый уже ему мертвенно-бледный тощий лик Рауфа Нукрата. В первое мгновение могло показаться, что лицо назира лишено растительности. Такое впечатление вызывалось странным цветом бородки, усов, бровей. И нельзя сказать, что они были светлые. Нет, скорее темные, почти черные, но в результате, очевидно, какой-то болезни они поредели так, что казались песчано-пегими и сливались с цветом дряблой кожи. И только покрасневший на ветру нос оживлял эту стертую, невзрачную физиономию.
Тонкие морщинистые губы Нукрата зашевелились и открыли провал почти беззубого рта.
— Встань, сын мой, мы только борцы за свободу, и перед нами не надлежит преклонять колени.
Разглядывая медленно поднимавшегося с земли Юнуса, Нукрат поднял глаза на высящийся за оградой красный кирпичный минарет, на аспидное небо и, вздохнув, прислушался. «Смерть ему! Смерть красному дьяволу!» — вопили за калиткой. Створки ее сотрясались от ударов. Назойливо кто-то кричал: «Открой!.. Открой!..»
Но ни угрозы, ни устрашающий рев никак не отразились на лице Нукрата. Еще раз терпеливо вздохнув, он проговорил увещевающе:
— Вот видишь, брат мой, что ты наделал. И если бы не мы.
— Презренные подлецы!.. Клянусь!.. Нет у меня вины… — зло сказал Юнус, пытаясь плохо гнущимися, застывшими пальцами соединить лоскуты разорванной гимнастерки и запахнуть шинель. Обнажившаяся загорелая грудь его тяжело вздымалась и опускалась от прерывистого дыхания. — Потаскухины дети! — снова выругался он, срывая с головы солдатскую папаху со звездой и вытирая взмокший лоб. — Чтоб им подохнуть от жажды.
