Александр Авраменко - Красно Солнышко
А она успокоилась. Смотрит на него хоть и с ненавистью, но без отвращения того, что раньше было. Дёрнул щекой устало, отправил отрока принести похлёбки с кухни. Тугаринке-хазаринке сейчас твёрдой пищи нельзя. Так, жиденького похлебать. Иначе заворот кишок будет. Отвязал руки от помоста, потом ноги. Сразу же получил удар коленом в живот. Взвыла, словно рысь в капкан пойманная. Ещё бы: кожей нежной – да по кольчуге стальной. Словно в стену каменную с размаху. А он деву на руки подхватил да на кучу шкур, в углу сложенных, перетащил. Лёгкая, словно пёрышко. Даже что-то глубоко внутри шевельнулось, словно жалость. Удивился сам себе.
Она завозилась. Стала в меха зарываться. Там отрок явился, дымящийся вкусным паром горшок принёс. Усмехнулся воин, перед девкой поставил прямо на землю. Ложку положил. Сам отвернулся, попросил отрока помост свой спальный пока у костра просушить. Пока тот в порядок приводился, девка всё в три глотка выдула. На Храбра голодными глазами смотрит. Тот показал, нельзя, мол, больше пока. Потом одёжу принесли: платье женское славянское, сверху шубу тёплую лисью да сапожки мягкие. Отдал отрокам горшок. В охапку сгрёб шкуры вместе с хазаринкой-тугаринкой и уложил на помост. Кольчугу с плеч стянул, на колышек, в столб вбитый, повесил. Пояс с ножом там же. Сапоги с ног скинул, портянки смотал, ступни обмыл водой ключевой. Ноги для воина – дело важное. Подошёл к куче мехов – девка глазищами своими сверкает, на него шипит, плюётся. Ну, зараза… Не будь повеления князя – померла бы в своей клетке! Рубаху нижнюю взял, руки тугаринке заломил и, как девка ни дёргалась, натянул. Тогда отпустил. А как та опять в меха зарываться начала, сгрёб её рукой, к себе прижал крепко. Второй полость медвежью на обоих натянул. Шепнул:
– Спи.
А поняла – не поняла, парня меньше всего волнует. Глаза закрыл, захрапел нарочито. Она подёргалась-потрепыхалась и затихла. Сообразила, что ослабленная раной да после голодовки длительной ей из объятий славянина не вырваться. Ну а враг исконный, земляной червь, себе ничего пока позорящего её не позволяет, тем более что тело у него большое и горячее, словно печка. И пожалуй, впервые после того, как Йолла попала в плен, она согрелась и сыта. Да к тому же, несмотря на зуд, и рана болела намного меньше. Её перестало дёргать. И прикосновение чистого белья к обмытому телу было приятно… И вдруг провалилась в сон. Мгновенно, успев лишь подумать, что, может, теперь и выживет. И всемогущий Хайтан позволит ей вновь увидеть родные степи…
– Храбр! – вполголоса позвали его за тонкой полотняной стенкой, и парень мгновенно проснулся.
Миг – на ногах сапоги, второй – уже возле палатки своей стоит. Перед ним князь, смотрит серьёзно, вопрошающе. Воин ничего не сказал, лишь полог откинул – на мехах, под полостью, силуэт виден. Да голова наружу торчит, с волосами длинными.
– Кто?
– Хазаринка, княже. Или тугаринка. Неведомо мне. Да и не выспрашивал. Некогда было. Вчера купил себе.
– Купил?! – удивлённо протянул Гостомысл и глаза сощурил: – Значит…
– Прости, княже. Ты слово дал. Велено мне было жёнку найти к утру. Так?
– Так. Да…
Перебил князя парень, впервые осмелился:
– Не сказано было, что она из нашего рода должна быть.
И… усмехнулся князь:
– Хорошо. Слово моё крепкое. Как сказал – так тому и быть. Хвалю за смекалку.
– Одно плохо, княже.
Тот встревожился, взглянул серьёзно. Пояснил ему Храбр:
– Поранена она сильно. Тяжко девке в пути придётся. Да и уход за ней нужен.
– Добро. Повелю тебе выделить клеть. Будете с ней вдвоём. Чтобы прочих меньше утомлять.
Просиял парень, поклонился низко:
– Благодарю за щедрость и доброту, княже.
Тот усмехнулся:
– Значит, не ведаешь, кто она?
Парень горько усмехнулся:
– Одно лишь знаю – семнадцать зим назад её родичи мой род под нож пустили…
Глянул князь потрясённо, головой покачал. Но слова не сказал. Только кинул:
– Неси её на мою лодью. Там тебе место.
Храбр кивнул, в палатку вернулся. Девка уже не спит, глазами сверкает. Парня увидела – зашипела вновь злобно. А тот спокойно кольчугу на плечи вздел, пояс с ножом застегнул, наклонился к ней, на ноги поднял. Понёву поверх рубахи натянул. Потом шубку. На руки вознёс. Тугаринка было ему в уши вцепилась, да по своим ручонкам и получила. Не балуй! Притихла малость. Отнёс её к отхожему месту. На жердь усадил, чтобы дела свои справила. Вышел, подождал, сколь нужно. Вернулся, понёс обратно, в палатку. Там уже котелок с кашей ждёт, паром дышит. Руки ей сам помыл. Дал ложку чистую и сам взял. Смолотили пищу в мгновение ока дочиста. Дно выскребли. Потом воин её снова на меха свалил, одёжу начал снимать. Девка бьётся, кусаться пытается… Содрал с неё шубу, понёву, рубаху нижнюю раздёрнул, с плеч стащил, стал полотно разматывать. Тут только сообразила тугаринка, что не о том подумала, затихла. А Храбр рану при свете белом осмотрел. Ночью-то жирником подсвечивал. Оглядел всё тщательно. Вздохнул облегчённо. Повезло девице неслыханно. Не задел меч жилу жизни, что по всему телу идёт, в разных местах проходит. Чудом не вскрыл. На ноготь младенческий не достал. Каждый знает: пока цела эта жила, от любой раны оправиться можно. А что заражено место, побитое мечом, – то не лихо. Бабкиными снадобьями да порошками он тугаринку быстро поставит на ноги.
Улыбнулся довольно, а девка и замерла зачарованно, лишь руками грудь прикрыла обнажённую. Знать, стыдно. Ну да ничего… Снова плесень сушёную достал с порошком дубовым. Черви своё дело делают. Уже черноту почти всю съели. Теперь за гной принялись. Да и прибавилось их. Знать, множатся. Ну, вывести их после очистки раны – дело нехитрое. Знакомое. Посыпал больное место, порушенное лезвием, снадобьями. Потом снова тело забинтовал, рубаху поправил, понёву с шубой надел. Развёл в воде отвар один из котомки. Дал кружку в руки, знаками показал, мол, пей. Зашипела злючка опять на него, но… выпила послушно. Бросила наземь пустую кружку, за что схлопотала подзатыльник. Не больно, но обидно. Кулак с её голову к носу поднёс, волосы на второй накрутил, аж вскрикнула от боли.
– Ясно?! Не балуй!
– Храбр! Храбр! Князь велит на лодьи всходить! – Отроки за стенкой палатки кричат.
– Слышу.
Оглядел палатку, в которой два месяца прожил. Забросил на спину котомку бабкину со снадобьями да свою с немногими пожитками. Оружие уже на лодью погружено. Только обратный путь теперь не со всеми в трюме, а в клети, на корме устроенной, крохотной. Зато только на них двоих… Ухватил деву рукой, на ноги поставил:
– Пора.
Повёл за собой. Та пошла. Хотя и упиралась. Лодью увидела, задрожала. Кочевники испокон веков воды боятся, ясное дело… Вздохнул, вновь на руки подхватил, да так и внёс по трапу, словно жених новобрачную в свой новый дом.
