Альма. Ветер крепчает - Тимоте де Фомбель
Авель вздрагивает. Толчок. Что-то ударилось в правый борт. На корму докладывать поздно. Он свешивается и видит, как от судна плывёт прочь ствол дерева, вращаясь на волнах. В последний миг ему почудилось, будто это брошенная кем-то пирога.
Неясный предмет скрылся в ночи. Повреждений, кажется, нет.
Авелю холодно. Дождь мешается с морской водой. Он вытирает глаза ладонью. Прежде чем он отнимет руку от глаз, сзади незаметно проскользнет тень. Маленькой чёрной кометой. Она прокатится по полу и исчезнет. Это Альма.
– Эгей!
Кричат с грот-мачты. Авель Простак поднимает голову. Он узнал голос Пуссена. Жозеф, на самом верху, водит в воздухе лампой. Они кончили работы.
Авель покидает дозорный пост. Горбясь под ветром, он перешагивает через шесть разложенных на баке бивней и бежит в сторону кормы. Спускается на палубу. Трясёт дверь в загородке. Ему открывают. Он проходит сквозь столпившийся экипаж, поднимает руки и говорит, стуча зубами:
– Всё готово, капитан. Всё готово. Снимаемся.
Матросы с облегчением глядят на гонца, с которого вода течёт ручьями.
Снимаемся.
Чуть позже, под защитой бака, Жак Пуссен и Жозеф Март валятся на пол как подкошенные. Они ухитрились отыскать немного места среди перенесённых сюда из погреба припасов.
Пуссен со стоном стаскивает просмолённый плащ.
– Спать! – говорит он. – Наконец-то спать.
Жозеф поставил лампу. Он чувствует запах лежащей за спиной провизии, от которого его мутит. В ушах ещё свищут отголоски ветра. Он не в силах ни пошевелиться, ни снять мокрую одежду и просто ждёт.
Якоря наконец подняли. Судно заваливается на правый борт. «Нежная Амелия» больше не сопротивляется ветру. Она уступает. Даёт увести себя на глубину.
На несколько секунд невольники замолкают.
– На этот раз мы уходим по-настоящему, – говорит Пуссен.
Он поднимается на локте, смеётся тихо, как пьянчужка, который не может сесть на мостовой. Им здесь будет хорошо. Лучшее место, чтобы затеряться на несколько часов. Там, снаружи, все теперь снуют по мачтам и палубе.
– Спать! – снова вздыхает Пуссен. – Гаси лампу, малец…
Жозеф, оглушённый штормом, озирается по сторонам. Без малого полгода назад, когда они отчаливали от берегов Европы, здесь, под баком, вешали на ночь гамаки два десятка матросов. Теперь же места едва хватает на два прополосканных тела на полу. Бочки и мешки громоздятся до самого потолка.
В погреб, тоже на носу, но одним уровнем ниже, затолкали пятьдесят женщин, которых Гардель купил в последний момент на острове Бонни. В сумме с полутора сотнями с кормы на борту теперь двести женщин против трёхсот пятидесяти мужчин.
Большинство невольничьих судов берут только треть детей и женщин. Но капитан всё учёл. В погребе совсем нет отдушин. Он ещё меньше пригоден для жизни, чем нижняя палуба. Гардель делает ставку на то, что женщины лучше выдерживают переход через Атлантику. Он уверен, что итоговая прибыль будет больше, чем если бы он запер здесь более дорогих, но менее живучих мужчин.
– Гаси лампу, – повторяет Пуссен.
Жозеф протягивает руку и приподнимает защитное стекло. Он наклоняется низко, чтобы задуть фитиль, но замирает в растерянности.
Он касается пальцем доски пола рядом с ещё горящим фонарём.
На пальце – идеально круглое тёмное пятнышко. Он подносит его к носу и принюхивается.
За спиной Пуссен что-то бормочет, закрыв глаза.
Жозеф хватает фонарь и садится на корточки. Маленькие капли выстроились на полу в прямую линию. Он идёт по этому следу, который тянется вдоль борта огромного ларя.
– Гаси уже лампу, – ворчит позади Пуссен, надвигая на глаза зюйдвестку.
– Да-да. Сейчас, – отвечает Жозеф.
Но уносит лампу с собой, ползя на четвереньках вдоль всё более частых капель. Он огибает три бочонка, чуть распрямляется, перешагивая мешок с мукой, вновь приседает и подносит фонарь к пустому углу.
– Гаси лампу, – повторяет сонный голос Пуссена.
Даже погаси он её теперь, света ему хватило бы на всю оставшуюся жизнь, потому что прямо перед Жозефом вспыхнули два огонька. Глаза Альмы.
Они переглядываются, как двое переживших конец света. Единственные уцелевшие, тысячу лет скитавшиеся каждый по своей половине разрушенной планеты, пока наконец не встретились.
Альма знает, что могла бы уже трижды убить его.
И он до сих пор жив лишь потому, что ей нечего бояться. Так она думает, потому что инстинкт никогда её не обманывал.
Она ещё не видела таких лиц. Белых, с розовыми щеками и носом, а вокруг – невообразимые волосы. Из какого он мира? Хозяева пироги на птичьих крыльях – такие вот маленькие сероглазые призраки?
Жозеф разглядывает девушку. Левой ладонью она зажимает плечо. Руки скрещены, колени поджаты и почти касаются подбородка. Второй рукой она держит что-то в тени.
– Это не невольница. – Голос Пуссена звучит совсем рядом.
Жозеф вздрагивает. Плотник прямо за его спиной.
– Приглядись хорошенько, – прибавляет он шёпотом. – В той руке у неё лук.
– Она свободная, – говорит Жозеф.
Фарфоровые глаза пошевелились в темноте, когда он произнёс это слово.
– Откуда она здесь? – шепчет Пуссен.
В свете фонаря видно, как зрачки Альмы внимательно переходят с одного из них на другого.
– Смотрите, – говорит Жозеф, показывая на плечо.
– Что?
Левой рукой Альма по-прежнему вцепилась в плечо. Между пальцев бурлит что-то красное.
Она зажимает рану. По запястью и дальше до локтя стекает кровь. Её ударило волной о борт, когда она вылезала из пироги.
Альма пристально смотрит на Пуссена. Пытается понять, что говорят глаза этого старого призрака, лицом немного похожего на того, что меньше: кожа такая же выцветшая, точно трава в сухой сезон. Странно, но, когда появился Жозеф, она ни на секунду не испугалась. Но этот? Что ему нужно?
Парень тоже повернулся к плотнику и смотрит на него. Он думает о мире, где каждый пытается выжить. Мире страха и подчинения.
Вооружённая девчонка на борту. С чего бы Пуссену не забить тревогу? Какое помешательство должно найти на него, чтобы он решился молчать о том, что на судно пробралась тайная пассажирка?
35. Неприступная вольность
– Я хорошо изучил корабль, – шепчет Пуссен, – это моя работа. Я знаю каждый зазор между балками, малейшую щель в полу. Могу даже сказать тебе, где кот Геракл складывает останки крыс и где под половицами тайник, куда кто-то спрятал охотничью двустволку…
Жозеф терпеливо ждёт. Жак Пуссен никогда не начинает с начала.
